– Зачем ты пришел? – холод ее тона мог погасить бушующие пожары. – Не видишь, что уже не нужен тут? Ты опоздал.

– Олеся…

Она отступила, когда он протянул к ней руки, хоть тело рвалось к нему. Пусть сожмет ее в крепких объятиях, разрушит окруживший ее сердце ледяной панцирь! Пусть отогреет ее замерзшую душу, вылечит ласками поруганное тело…

– Олеся!

– Где ты был? – а шепот страшный, полный прорвавшегося наружу отчаяния. – Не видишь, что случилось? Ты обещал… Где ты был? Где были твои люди?

– Погибли…

Путник ухватил Олесю за руку, заглянул ей в лицо. Утонуть бы в его серых глазах, раствориться, как в водах ночного озера, да только он сам отшатнется от нее, когда узнает…

– Олеся! – раздался из избы скрипучий голос.

– Иду, бабушка!

Она выдернула руку из пальцев Путника, которого не пустила даже на порог. Голос обжигал льдом, а взгляд торопливо шарил по его лицу, стараясь на прощание запомнить каждую черточку, скользнул, будто невзначай, по плечам, рукам, груди.

– Уходи! Сейчас же!

Еще мгновение, одно мучительное мгновение его присутствия, и она не выдержит – разрыдается, бросится к нему в объятия.

Повисшую тяжелую тишину прервал громкий плач, и Олеся испуганно оглянулась. Только бы Путник не услышал, только бы… Но он, переменившись в лице, отстранил ее плечом и, не слушая негодующих криков, прошел внутрь, где в колыбели заходилась в голодном плаче дочь.

– Пришел, проклятый! – слабая, но не сломленная бабушка проворно загородила собой колыбель. Путник мягко отодвинул и старуху, склонился над плачущей девочкой, протянул руку к крошечной головке и… отдернул.

– Она такая светлая. Как…

Олеся сглотнула и твердо выдержала его взгляд, в котором нежность сменялась смертоносной сталью. Ее собственные косы тоже были светлыми, но не такими белыми, как волосы Бездушного.

– Он тебя… Он тебя тронул?

Олеся завела руки за спину и сжала пальцы в кулаки, а затем крепко зажмурилась, чтобы скрыть во взгляде боль.

– Он… Он тут все уничтожил. Ты опоздал, Путник.

Раскрыв глаза, она сквозь пелену слез увидела, как тот, по которому еще стонала душа, отшатнулся – от нее, от колыбели. В заледеневшем взгляде полыхнул гнев. Но что он, Путник, знает о пережитой ею боли, если вот она, «правда», как на ладони – сожженная земля, поруганное тело возлюбленной, колыбель с крошечной беловолосой девочкой.

– Иди! Иди, ты тут больше не нужен, – бабушка снова вступилась: заметила, как сжались в кулаки его пальцы, как Олеся инстинктивно заслонила собой дочь.

– Вижу, что ты не слепой, но глухой – не слышишь, что она тебе говорит. Иди, иди своим путем. Здесь тебе нечего делать, здесь все уже мертво.

– Я вернусь. Я найду его и…

– Грош цена твоим обещаниям! – разозлилась бабушка, сплюнула себе под ноги и с силой, на какую только была способна, ткнула острым кулачком Путника в грудь. – Иди! Иди с добром. Оставь нас.

Он резко развернулся, но на пороге оглянулся, скользнул взглядом по замершей возле колыбели Олесе, а затем распахнул дверь и вышел.

Олеся зажмурилась. Как бы не умереть от разрывавшего сердце горя! Или, наоборот, умереть – броситься в спасительные объятия смерти, как в материнские, и навечно избавиться от кошмара. Но плач малышки вернул ее к ополовиненной жизни.

– Ну-ну, милая… Не плачь, не плачь… – бабушка ласково погладила Олесю по руке. – Маленькая криком заходится, есть хочет. Не мучай ее больше. И себя не мучай. Ты все сделала правильно. Сил нет больше видеть, как ты страдаешь, напрасно его ожидая. Его жизнь – Путь, а не мы.

Бабушка сама вынула из колыбели девочку. Олеся освободила от одежды тяжелую, полную молока грудь, и малышка с жадностью вцепилась в сосок – больно, но одновременно привычно. Олеся присела, устроила дочь поудобнее на руках. Но покой так и не наступал.

Где сейчас Путник? Мчится, подгоняя коня, сквозь чащу в самую темноту? Может, ветви зло, вымещая обиду за Олесю, хлещут его по лицу, а сучья раздирают на нем одежду.

– Он так ничего и не понял… – прошептала Олеся не столько успокоившейся у ее груди малышке – их с Путником дочери, сколько своему плачущему сердцу. – Ничего…

Катя дернулась, как от хлестнувшей по лицу ветки, и проснулась. В первый момент она не поняла, где находится. Вокруг, окутанные туманной дымкой, серели стволы деревьев, а Катя, сидя на широком бревне, крепко прижималась щекой к чьему-то плечу. Она испуганно отпрянула, но кто-то по-свойски похлопал ее по колену.

– Тише, тише.

Ярослав. Катя выпрямилась и скосила глаза: хоть слюни ему во сне на куртку не пустила?

– Я уснула.

– Угу, – невозмутимо ответил он. Катя потерла глаза и пригладила волосы. Сколько времени она спала? Судя по тому, что мрак рассеялся, превратившись в сероватый рассвет, долго. Какой кошмар! Она вскочила, но Ярослав взял ее за руку и снова усадил.

– Нам нужно идти! – запротестовала Катя.

Они бродили в потемках слишком долго, всю ночь, но ни Антона, ни Глеба, ни Соню так и не встретили. Зато заблудились. Вернее, как Ярослав с философским спокойствием, разозлившим Катю, сказал, что лес их не выпустил. Но когда она вспылила, напомнил о своем предупреждении, и Кате ничего не оставалось, как проглотить ядовитые слова. Тогда Ярослав, заметив навернувшиеся на ее глаза слезы, и предложил небольшой привал. Они собирались отдохнуть всего недолго, но Катя уснула.

– Который час?!

– Не знаю, часы здесь не идут, – он продемонстрировал ей запястье с циферблатом, и Катя сама убедилась, что секундная стрелка движется как обычно, по кругу, но две другие замерли, показывая тот час, в который они вошли в лес.

Она торопливо вытащила из кармана смартфон, но увидела черный погасший экран.

– Не беспокойтесь, по ощущениям прошло не так уж много. Зато вы, похоже, выспались.

– Выспалась, – пробурчала Катя, вспоминая сон. Ощущение от него осталось самое тяжелое, сердце до сих пор разрывало чужое горе, а душа стонала по тому, кого неведомая ей Олеся потеряла навсегда.

– Похоже, вам приснился кошмар, – угадал Ярослав. – Не удивительно, в этом лесу другие сны и не могут сниться.

Катя протяжно выдохнула. Если бы это был просто кошмар!

Ярослав тем временем извлек из рюкзака два батончика мюсли.

– Поешьте. Нужно восстановить силы. Похоже, наш путь действительно будет долгим.

Путь… Обычное слово отозвалось болью. Катя чуть не спросила, что Ярослав знает о Путнике, но он опередил ее: