Они долго сидели в молчании. Чет не знал, нужен ли сон покойникам, но измотан он был до предела. Казалось, он может сидеть так вечно.

– Лета, – сказала, наконец, Ивабог. – Мы идем к Лете.

Ана и Чет посмотрели на нее.

– Ты отведешь меня туда. А взамен я отведу тебя к твоему деду.

– Он там?

Ивабог кивнула.

– Да. Рядом.

– А что такое Лета? – спросила Ана.

– Город. Река. Путь к забвению.

– К забвению?

Ивабог кивнула.

– Погрузившись в ее сладостные воды, душа исчезает навсегда, – сказала она. В глазах у нее плескалась жажда.

– Но мы видели лица в реке… – сказала Ана. – Столько боли… И ужаса.

– Это Стикс. Каждая река поет свою песнь: Стикс – река ненависти; Флегетон – река пламени; Коцит – река стенаний. Есть и другие, но Лета – река забвения… Единственный способ положить всему конец.

– Конец всему, – повторила Ана, будто ей только что рассказали, как обрести Грааль.

– Все дороги ведут в Лету, – сказала Ивабог. – Души, подданные подземного царства, порой – сами боги. Когда ты понимаешь, что с тобой покончено, если ты сдался или просто устал, ты идешь туда, где струит свои мирные воды Лета. – Она помолчала. – Мое сердце умерло вместе с моими любимыми. Для меня не осталось ничего, даже мести. Когда богу становится безразлична месть, значит, с ним и вправду покончено. – Из ее голоса исчезли всякие чувства. – Со мной покончено.

Ана кивнула. Прошептала:

– Да… со мной тоже.

– Лета, – сказал Чет. – Каким образом мы…

– «Зеленые» будут следить за дорогами, – сказала Ивабог, задыхаясь. Этот разговор явно стоил ей немалых сил. Чет вдруг заметил, что на гобелене проступили кровавые пятна. – Наш единственный шанс – это Пустоши. Но в одиночку нам их не пересечь… Слишком опасно. – Она вновь умолкла, собираясь с силами. – Склады там, внизу. Если повезет, мы застанем там караван, готовый отправиться в дорогу. Это лучшее, на что мы можем надеяться.

Тренер подошел к осыпающейся арке, увенчанной бюстом могучего оленя. За аркой стояли фургоны; к ним подъезжали все новые повозки и телеги. Наверняка, это был один из тех караванов, о которых ему рассказывала кроведунья, Герда.

Он встал в хвост огромной очереди на входе. Его мысли вновь обратились к гадалке. Как они сидели, скрестив по-турецки ноги, под парусиновым пологом палатки, и она срезала у него полоску кожи, попробовала на вкус, а потом прижала ладонь к его щеке и сказала закрыть глаза и думать о матери. Вместе они плыли от воспоминания к воспоминанию, пока он не увидел ее, свою мать. Она лежала у ног какой-то гигантской статуи, полузакрыв невидящие глаза. Это уже не было воспоминанием: он никогда прежде не видал этой статуи. Он позвал ее, еще, и еще раз, и, наконец, она медленно открыла глаза, будто пробуждаясь от долгого сна. Он был уверен, она слышала его, потому что, прежде чем видение потускнело окончательно, она позвала его по имени. «Она в храме Леты», – так сказала Герда. Еще она сказала ему, что он может добраться до Леты по приречной дороге, но быстрее всего будет присоединиться к каравану. Решение было несложным. Чем скорее он найдет мать, тем лучше.

Какой-то человек нечаянно толкнул его на ходу. Тренер мельком взглянул на него, потом посмотрел еще раз, не в силах поверить собственным глазам. Это был Чет! Чет прямо перед ним, собственной персоной!

– Эй, – прорычал Тренер, хватая прохожего за руку, но, когда тот обернулся, Тренер увидел, что это был вовсе не Чет.

– О… Простите, – сказал Тренер, отпуская чужую руку. – Я извиняюсь.

«Господи, – подумал он, – да что же со мной не так? Что Чет забыл тут, внизу?» И это было далеко не в первый раз, как ему показалось, что видел мальчишку. Он мог поклясться, что видел его в толпе на улицах Стиги, а потом – на одном из этих крестов там, на холме. Он протер глаза. Он знал, почему ему везде мерещится мальчишка. Потому, что никогда ничего ему не хотелось сильнее, чем добраться до мелкого хренососа. Вот разве только мать найти.

Фингал, вот как стали его звать старшеклассники после того, как Чет сломал ему нос, посадив фонарь под глазом. И прилипло ведь, во всяком случае, на какое-то время. На детей ему было плевать, по-любому все они были говнюки мелкие. Но вот когда Дэвид Дженкинс, толстозадый учитель экономики, обозвал его так во всеуслышание посреди учительской, хлопнув при этом по спине, это было уже чересчур. В учительской было полно народу. В тот день после уроков Тренер нанес Дэвиду визит в кабинете экономики, вошел и прикрыл за собой дверь. И когда Дэвид поднял глаза от тетрадей и взглянул Тренеру в глаза, он даже не попытался назвать его Фингалом. На самом деле, после их короткой, но содержательной беседы никто из учителей больше так Тренера не называл. Никогда.

– Четыре плотяка.

– Э? – До Тренера дошло, что настала его очередь.

– С тебя четыре плотяка, – сказал ему привратник, дюжий мужик с длинной рыжей бородой.

Тренер на всякий случай еще раз похлопал себя по карманам, но у него уже больше ничего не осталось – ни мелочи, ни свистка.

– Я хороший работник. Я могу…

– Денег нет?

Тренер потряс головой.

Привратник нахмурился, бросил взгляд через плечо.

– Бек, у нас остались еще места для рабочих?

– Ясен пень. Ситу нужна еще пара кочегаров.

– Место есть. Но работа паршивая. Тебе придется…

– Я согласен.

– Дело твое. – Привратник вручил ему желтый ярлык на куске бечевки. – Надень на себя так, чтобы было на виду. Иди за Беком, он отведет тебя на место.

Тренер повесил ярлык на шею и пошел, куда ему было сказано. «Я иду, мам», – подумал он, и его мысли завертелись вокруг всего того, что он хотел, нет, просто не мог ей не сказать. Он только надеялся – чуть ли не молился, – что она найдет в себе силы простить его, после всего того, что он сделал.

Тучи над головой начали редеть, и каменные стены домов окутало красноватое сияние. Чет с Аной, стоя в темном переулке, наблюдали, как по широкой улице снуют туда-сюда души с тюками и корзинами. Большинство было в потрепанной рабочей одежде, на ногах – тяжелые сапоги. По дальней стороне улицы тянулась кирпичная, почерневшая от копоти стена. Заглянуть за нее было невозможно, но, судя по звукам, там явно шли какие-то работы.

Ана подождала, пока мимо проедет большой фургон, и шагнула из переулка на улицу.

– Их нигде не видно, – сказала она и пошла вниз по улице. Чет последовал за ней, поудобнее пристроив тюк у себя на спине. Ивабог застонала – первый звук от нее за много часов. Дорога привела их к осыпающейся арке под бюстом оленя; за аркой открывался широкий, весь в грязных лужах, двор. Внутри выстроились рядами фургоны и телеги; между ними в спешке сновали души с коробками и тюками.