— Порекомендовала мне совершенно ужасного врача! — с детским сладостно-стыдным чувством жалобы выпалила Стеша. — Хотя я не сумасшедшая и понимаю, что…

— Как фамилия врача? — прервал ее Сергей.

— Э… Гутман! — ответила Стеша, чуть было не выдав прозвище Звезда Давида.

Сергей усмехнулся:

— В таком случае вы имеете право знать нашу историю. Перед тем, как встречаться с вами, я вас… почитал. Ваше видение мира мне близко. Не знаю, как это все вам пригодится, но… слушайте! Все началось с нашего деда Артемия. Вот он, наш семейный призрак, если хотите. Они с бабушкой Алиной жили в маленьком городке за Уралом. Деда завербовали в НКВД. Так уж вышло, подробностей не знаю. Он в результате спился. Его сын, то есть наш с Карой отец, сыгравший ключевую роль во всем этом семейном переплете, утверждал, что дед очень переживал и каялся в своих деяниях. Он, собственно, не успел из-за своего недуга наделать много зла, его уволили за пьянство и в итоге он сам оказался репрессирован. Но то, что он успел сделать, осталось в нем черной отметиной. Дед пришел забирать человека, которого знал лично. Это была семья Гутманов, в которой часто бывал ребенком мой отец. У него там была зазноба, первая любовь. Сестра его друга. Собственно, Гутманы, как я понял из рассказов отца, жили по соседству. Этим все обострялось.

— И ваш с Карой дед был причастен к тому, что Гутмана-старшего расстреляли? Я правильно поняла?

— Да. Опять-таки подробностей я не знаю. Наш дед, конечно, не приводил приговор в исполнение… отец был уверен, что не приводил. Но кто его теперь разберет. Понимаете, папа был таким совестливым и отчаянным гуманистом, что гутманом надо было назвать его, — усмехнулся Сергей. — И он взвалил всю вину деда на себя. А заодно передал ее нам по наследству. Но… не взыщите, что я забегаю вперед.

— О чем вы! Рассказывайте, как вам удобно…

— Так вот. У этих Гутманов были дети-двойняшки: Боря, с которым дружил папа, и Кара, в которую папа был влюблен. Когда отец мне всю эту историю впервые поведал, я, конечно, допытывался, откуда такое странное имя. Он тоже не слишком это понимал. У него была версия, что это пошло от матери семейства, которая была учительницей истории. И хорошей рассказчицей. Она вроде бы бросила однажды дочке: «Вот опять у тебя чуб, как у Кайроса». И папа заинтересовался, а она объяснила ему про Бога счастливого мгновения, у которого впереди — волнистая прядь, и только лишь за нее его можно поймать… Поймать мгновенное счастье, шанс, мечту. Хронос и Кайрос — два образа времени. Все это было волшебно и завлекательно для мальчишки из простой семьи. У той, первой Кары была совершенно иноземная внешность — не еврейская, а какая-то полинезийская, что ли… Отец с детства хорошо рисовал, это был природный дар, никто его не учил. А вот меня он учил. Это были лучшие моменты моего детства, когда мы устраивались у своих мольбертов — он быстренько их соорудил из подручного хлама — и начиналась магия. Однажды он по памяти нарисовал мне портрет той Кары… и подписал по-древнегречески «Кайрос» какими-то орнаментальными диковинными буквами, которые, однако, вполне прочитывались даже мной, профаном…

— Я видела этот рисунок! — запальчиво перебила Стефания.

А про себя подумала: «Боже мой, Хронос и Кайрос! Янтарные четки в волнах времени…» Именно с этой мыслью-предчувствием она «зависла» у дверей Кары, когда впервые пришла к ней. Перед ее шкафом — хранилищем воспоминаний. Не за тем призраком она охотилась!

— Этот портрет висит в комнате ее дочки, — продолжила Стеша. — Я туда заходила всего один раз — и мне эта комната показалась лучшим местом в доме. И я сначала решила, что это ее портрет. Еще краем глаза отметила, дескать, какая интересная фактура… Полинезийская, говорите? Ничего не знаю о полинезийцах, но что иноземное — это точно! Ваш отец был прекрасным графиком.

Лицо Сергея тронула тень благодарной улыбки. Он помолчал, видимо, от нахлынувших воспоминаний, а потом, словно неохотно, продолжил:

— Знаете, тогда я понял, почему мама запретила говорить нашей Каре, в честь кого ее прозвище. И даже придумала толкование про Ольшевских. Это был не страх, это была ревность.

— Почему вы упомянули про страх? — быстро спросила Стефания.

— Потому что девочка Кара умерла. В пятнадцать лет. От туберкулезного менингита. То есть Гутмана-отца арестовали, а дочка умерла. Такое вот бедствие в семье. И отец на всю жизнь остался без вины виноватым.

— Какая жестокая в своей достоверности метафора судьбы: счастливое мгновение действительно оказалось мгновением… Прозвище оказалось печально пророческим, — тихо отозвалась Стеша. — Сергей, простите, но все же здесь был именно страх. Материнский страх и суеверие. Давать своей дочке имя, которое ассоциируется с гибелью!

— Тогда зачем было вообще ее так называть?! — вспылил Сергей. — Если уж начистоту, дело было так: мать с отцом были кардинально разными людьми. И после моего рождения дело шло к разводу. Но матушка была человеком правильным и хитрым. Чтобы сохранить семью, она рожает второго ребенка, дает ему глупое банальное имя — чтобы паспорт, так сказать, не подкачал, но в семейном кругу появляется прозвище «Кара». Знаете, как в иных семействах младшую дочь зовут Лялей, и так она Лялей и остается до седин… Так что прозвище незаметно-естественно прижилось. Отец от такой самоотверженности растаял. Он, хоть и был талантищем, выдающимся ученым, но при этом для близких оставался манипулируемым доверчивым человеком. Его было легко растрогать. И он легко согласился молчать, чтобы уберечь Кару от печальных истоков ее настоящего имени. Свое паспортное она, конечно, никогда не любила. А вот быть Карой ей очень нравилось. Тем более что итальянская версия «от Ольшевских» — такая красивая.

— Вы говорите, уберечь. То есть незнание всей этой истинной истории происхождения имени должно было оградить Кару от переживаний?

— Да, таков был ход маминых мыслей. И папа с ней заодно слезно просил меня не проговориться. И я молчал. Молчал очень долго, даже тогда, когда Кара решила вписать свое любимое прозвище в паспорт. А потом я пустился в бега, и у меня началась совсем другая жизнь.

— Таким образом, прекрасная Кайрос смотрела со стены на Кару — а та даже не знала всей подоплеки?!

— Не знала наверняка. Отец, конечно, просветил сестрицу насчет счастливого Бога. Помнится, когда Кара готовилась поступать на искусствоведческий, у них с отцом состоялся спор о том, почему он изобразил девочку вместо мускулистого мужского божества. Папа тогда отшутился, что, мол, Хронос — злобный старик, а Кайрос — его противоположность, то есть нежное дитя. Так он их видит! Художник имеет право на свою трактовку античных сюжетов. И Кара вполне удовлетворилась этим объяснением. Таким образом, каждый из нас смотрел на Кайрос по-разному. Отец — с любовью и тихой печалью. Мама — с тайным ужасом, ревностью и болью. Кара — посмеиваясь над папиным воображением. А для меня Кайрос стала талисманом. Я думаю, что эта лучшая участь для той, далекой Кары Гутман…

Стеша удивленно посмотрела на Сергея. Теперь пришла ее очередь почувствовать, что они неожиданно созвучны в мироощущении…