особенно во время взлета и посадки. Я научусь ставить плеер на паузу и перематывать пленку так, чтобы, когда земля за окном иллюминатора начнет приближаться, на кассете оставалось ровно столько времени, сколько нужно – и чтобы во время посадки играла песня, которую я специально берег на конец путешествия. И чтобы она закончилась в тот самый миг, когда лайнер коснется взлетно-посадочной полосы.

Мне повезло с местом у окна – я еще обрадовался, будет на что смотреть под музыку, – но вот погода подкачала. Когда час назад взошло солнце, я увидел под нами лишь плотную белую пелену. И теперь наш самолет снижается и ныряет прямо в облака. Из окна не видно ни неба, ни земли. Ничего, что ознаменовало бы почти завершившийся перелет из Нового Амстердама[11] в старый. Ничего, что подготовило бы меня ко встрече с городом, где я совсем скоро окажусь. Лишь гудят в тумане самолетные двигатели да изредка вздрагивает корпус, напоминая: машина, в которой я провел ночь, движется.

Сверху облака, в которые погрузился наш самолет, были белоснежно-белыми. Но чем ниже мы спускаемся, тем больше сереет все вокруг – альтиметрия света. Помню, учитель физики рассказывал, что облака – не то, чем кажутся. Они состоят вовсе не из испарившейся воды. Водяной пар увидеть нельзя, его можно лишь почувствовать. Облака состоят изо льда или крохотных капель влаги. Пар, поднимающийся от чашки чая – невидим. Только когда он уходит вверх и конденсируется обратно во влагу, можно разглядеть над кухонным столом облачко.

Внезапно где-то под нами я различаю корабль. Я изумленно смаргиваю. Я ничего не понимаю. Корабль пересекает иллюминатор, будто плывет вертикально, прямо сквозь облака. Секунду спустя до меня доходит, что это не корабль летит, а наш самолет заходит в крутой вираж над невидимым океаном. Вдруг тучи сгущаются, и корабль исчезает. Мы продолжаем снижение, и вот уже несемся над бурными серыми волнами. Уже видно, где море облаков сливается с морем воды. Мы пролетаем над побережьем. В гуще облаков невозможно понять, над чьим берегом летишь и в какой век прибываешь, но вот мы снизились – и попали в настоящее, в Нидерланды. И наш лайнер лишь одно из многих судов, преодолевших водные просторы, чтобы добраться сюда.

Как это ни удивительно, пилоту авиалайнера приходится многое узнать о воде. Мы привыкли считать воздух и воду стихиями несовместными, четко разделенными линией горизонта. Однако ни один моряк не видит в своей жизни столько воды, сколько видят летчики. Почти 70 % земной поверхности занимает океан, а бо́льшая часть суши, над которой летают пилоты дальнемагистральных рейсов, покрыта снегом и льдом. 60 % небесного пространства всегда затянуто облаками. Редко, крайне редко когда случается, что ты летишь, а вокруг – ни капли воды.

Серые воды пролива Каттегат прячутся под плотными слоями тумана. Утренние облака, влекомые ветром к шотландскому побережью, отражаются в его бурливых водах. Теплое море Багамских островов вспыхивает в бесчисленных утренних радугах. В Арктике землю бывает не отличить от густого облака или скованного льдом океана. А бывает, что долгими часами или даже весь полет не видишь вокруг ничего, кроме воды.

В пределах земных температур только вода может естественным образом пребывать в жидком, твердом и газообразном состоянии. Вместе жидкость, лед и пар образуют то, что ученые называют гидросферой. Гидросфера прекрасно видна сверху – охваченная нескончаемым древним круговоротом вселенная воды. Руми писал: «Пусть лучи твоего солнца коснутся капель моего дождя, пусть твой жар заставит мою душу воспарить подобно облаку». В среднем молекула воды проводит в небе столько же времени, сколько вы, пролетающий по этому небу, успели провести в отпуске – девять дней.

Если вы родом из хмурой северной страны, то вот вам прекрасная причина стать пилотом: вы каждый день будете взмывать над облаками и видеть солнце. Пасмурное утро совсем не огорчает меня, если днем мне предстоит лететь. Я знаю: очень скоро я окажусь по другую сторону туч, и вся эта хмарь – вовсе не декорации мрачного спектакля, а лишь занавес, скрывающий совсем иную, залитую светом сцену. Стоит подняться над хмурым зимним днем – и попадешь в царство облаков, вздымающихся, опадающих, странствующих и умирающих в свете солнечного софита. Даже самые скучные часы полета пилот проводит в привольном мире света и воды, каждую минуту принимающей новый причудливый облик.

Леса и луга под нами отражают до 20 % падающего на них солнечного света. Облака могут отражать до 90 %. Когда мы влетаем в облака из чистого неба, или ныряем в них, снижаясь, или в тех редких случаях, когда облака достигают нашей крейсерской высоты, я опускаю вниз все солнцезащитные козырьки, спасаясь от льющегося отовсюду ослепительного сияния. Кабина в такие минуты словно превращается в гигантскую флуоресцентную лампочку. Темные очки тоже помогают защититься от сверкающего величия небесных вод. В полете солнцезащитные очки правильнее называть облакозащитными.

Только над пустынями небо всегда безоблачно, поэтому из самолета их видно лучше всего, и, если судить о земле с воздуха, можно подумать, что большая ее часть суха и безводна. И когда посреди этой великой суши вдруг возникнет город с прудами, дамбами и обрамленными растительностью реками, на него взираешь с поистине священным трепетом. Вода – кровь земли, жизнь земли. Когда на закате разворачиваешься над Тигром, Гангом или Миссисипи и смотришь, как гаснут последние солнечные отблески на их глади, а на речных берегах, как звезды, один за другим загораются огоньки человеческих жилищ, думаешь – вот они, речные цивилизации, набравшие света из воды. Багдад, Варанаси, Мемфис.

На старых «Дугласах DC-3» пилотам иногда приходилось надевать в кабине дождевики и резиновые сапоги – на небольших высотах в окна проникала дождевая вода. Сегодня летать гораздо приятнее, чем на заре авиации, – современные самолеты способны подниматься туда, где почти никакие погодные явления их не достанут. Но главное слово здесь «почти» – и наши погодные радары постоянно прощупывают пространство впереди нас и составляют карту крупных туч и скоплений дождевых облаков. Эти данные накладываются прямо на компьютерную карту нашего маршрута. Идущая на нас гроза высвечивается многоцветными пятнами, где каждый цвет обозначает уровень опасности: красный в центре постепенно переходит в желтый, а тот – в зеленый. Горизонтальный грозовой срез наползает на линию нашего маршрута и значки радиомаяков – живописная природно-технологическая композиция. Как будто наблюдаешь в электронный микроскоп за бактерией и заодно видишь увеличенный в тысячи раз кончик лабораторного инструмента.

Мы старательно облетаем грозы, но ночью их сполохи все равно заполняют кабину – тогда