выбросил вверх так, что челядь прыснула смехом. Дали ему ещё мерку хозяйского пива…

Яшко выпытывал:

– Чем у вас на дворе развлекаются?

– С утра молятся, днём постятся, а ночью бичуют себя, – отпарировал Труся, – но об этом шутам не годится говорить, а то им голову отсекут.

– А князь так же? – спросил Якса.

– Какой князь? – спросил Труся.

– Ведь один у вас! Князь Генрих.

Труся взялся за бороду, показывая, что её длинной носил, и кивнул головой.

– Милостивый пане, один наш пан, тот, что уже не правит, – ответил он, – а есть два, что хотят править, а не могут договориться, который должен идти первым. Для хорошего числа их трое… княгиня четвёртая – и ещё бы налезло больше… но язык мне отрежут…

Труся замолчал, потому что Сулента, негодующий на эту явную и дерзкую болтовню, погрозил ему, и, видя, что это не действует, выступил на середину комнаты. Не говоря ничего, он приступил к Труси и подтолкнул его к дверям, от нажатия они отворились, бросил его за порог, не достаточно того, гнал его дальше, пока не выгнал за ворота.

Яшко смеялся ещё над этой катастрофой, когда гневный Сулента вернулся назад, закрывая за собой дверь, и сказал охрипшим голосом:

– Эй, петухи будут петь!

Яшко догадался, что хозяин легкомысленной болтовни не выносил, и, хоть был злой, дал своим товарищам знак, чтобы шли прочь. Поэтому остались одни.

– Ты не дал шуту говорить, Сулента, – отозвался Якса, лёжа на лавке и вытягиваясь, – тогда ты мне сам расскажи, что у вас делается. Я тут не на ваши пиво и мёд приехал, а чтобы информацию достать.

– Эх! Эх! – простонал, кривясь, Сулента. – Информации у меня нет, нет. Если бы информация была, головы бы на шее не было. Ищите где-нибудь в другом месте.

Яшко, немного уже гневный, встал с лавки.

– Слушай-ка, – сказал он старику, – меня отец за этим послал.

– Чтобы шута спрашивать? – отпарировал насупленный Сулента.

– Нет, а тебя, – крикнул Яшко. – Что там говорилось, было шутовством, а я теперь тебя спрашиваю, говори мне, что у вас делается?

Старик немного онемел, облизал языком высохшие губы, на лбу появились толстые морщинки.

Яшко в ожидании ходил по избе.

– У меня, милостивый пане, вы, а хотя бы и отец ваш прибыл, информацию не получите. Я этим товаром не торгую. Нет.

– Ну, тогда дайте мне кого-нибудь, кто бы имел разум и рот, – произнёс Яшко.

Сулента задумался.

– Знаете что, любезный, – сказал он, – вы сегодня отдохните и выспитесь, а завтра пойдёте на двор к кому-нибудь информацию искать. На дворе есть разные люди, может, найдёте долгоязычных.

Сказав это, Сулента поклонился и, уже не обращая внимания на стоящего в ожидании дальнейшего разговора Яксу, вышел из комнаты, закрывая за собой дверь.

Якса остался один, он послушал доброго совета, потому что позвал слугу, разделся и лёг спать, выпв ещё кружку, по-немецки.

На следующий день он также послушный совету Суленты пошёл в замок.

С тех времён, когда бывал там с отцом, он надеялся найти знакомых, но тем не всем хотел показываться и разглашать о себе. Не хотел бы, чтобы о нём слишком много говорили и знали. Больше всех он доверял некому Никошу, который в былые времена был конюшим в усадьбе, но жив ли тот, он не знал. Никош много пил и так же шумно забавлялся, как он.

Сам в замок не направился, но послал самого неприглядного из челяди, чтобы о нём спросил, а если бы нашёл, вызвал его вниз, где он должен был его ждать. С полчаса неся эту скучную вахту, наконец Яшко увидел катившуюся из замка бочку. Никош от непомерного пьянства и еды разросся теперь ещё больше, чем когда его знал Якса. Тогда он был уже полный, теперь стал почти жирным и на коня ему сесть без помощи было трудно.

Впрочем, он был тот же, что раньше; как только увидел Яшка, он охотно покатился к нему, выкрикивая приветствие, пока тот не дал ему знак молчать.

Два приятеля сердечно обнялись… потом начали друг друга рассматривать.

– Ты раздулся как бочка! – сказал Якса.

– А ты жалко выглядишь, что-то бедность тебя потрепала, – отпарировал, сопя, Никош.

– Хочу отъесться, и поэтому убежал из Кракова, – сказал Якса.

– Лишь бы не к нам, потому что тут правит пост… Хе! Хе! – начал Никош. – Я, когда хочу подкрепиться и охлодиться, иду в город, а с этого потом исповедоваться должен, чтобы грешной души не погубить.

– Милый Никош, поговорить бы нам, – сказал Яшко, – лишь бы угол. В замок к вам я не хочу, у Суленты, у которого живу, не слишком разговоришься, – куда бы пойти?

Никош почесал голову и повёл глазами вокруг.

Шепнул Яшку на ухо:

– У меня тут есть набожная вдовушка, к которой иногда на мёд захожу. Добрая женщина, но у неё нужно тихо дела вести, потому что она не любит шума… чтобы люди не болтали.

Яшко немного нахмурился.

– Пойдём, – сказал он.

Никош, хоть до избытка тучный, достаточно резво двинулся по улице, потом в тесный закоулок, потом в ещё более узкий проход и, запыхавшийся, постучал в деревянные ворота, которые открылись не сразу.

Сперва открылась ставня и кто-то выглянул, смотрел, потом она закрылась, послышались шаги, и старая служанка осторожно открыла ворота. Никош шёл впереди, она хотела сразу закрывать, он едва выпросил, чтобы впустили Яшка.

Из узких сеней они попали в тёмную и пустую комнату, в которой, когда глаза привыкли, Якса заметил на стене большой крест и несколько светящихся образов, увешанных веночками.

Комната выглядела почти как монастырская келья, грустно, холодно, по-могильному.

– Куда мы пришли? – спросил он.

– К моей вдовушке, – отпарировал тихо Никош. – Подожди минуту и она покажется, но помилуй, не позволяй себе, так как это женщина набожная. Я знал её мужа, поэтому меня принимает.

Никош закашлял, глядя на дверь алькова, из которого, робко ступая, вышла женщина, вся одетая в чёрное, с опущенными глазами, сложив руки, боязливо и скромно направляясь к гостям.

У неё, ещё молодой и красивой, с фиглярным взглядом, которого не могла изменить, были как бы стиснуты принуждением уста, и из всей её фигурки, вдохновлённой набожностью, явно било ложью.

Перед чужим хотела показаться непомерно достойной и серьёзной женщиной, хотя ей это много стоило.

Никош доверчиво приблизился к ней, от чего, испуганная, она начала отступать и сердиться, только когда он ей что-то шепнул, она поклонилась издалека прибывшему, приодевшись холодом ещё более лживым… Яшко смотрел и улыбался.

– Ничего! – сказал он сквозь зубы.

Вдовушка исчезла, а