Проголодавшиеся приятели сели и уже собирались приступить к трапезе, когда вернулась вдова. Яшко принял её весёлой и грубой шуткой, которая немного её всполошила, но не отогнала от гостей. Позволила налить ей кубок, выпила за гостей, посмотрела украдкой на Яшка, достаточно мило, потом, покрутившись ещё, словно ей не очень хотелось уходить, перед уходом пару раз бросив взгляд на Яшка, исчезла в алькове, который излишне с большой заботой заперла изнутри.

Начали пить, чокаясь кубками.

– Вдовушка ничего! Гм! – сказал Яшко. – А ты тот ещё мошенник!

– Что ты думаешь! – огрызнулся Никош. – Женщина только из костёла в костёл ходит… набожная!! Что ты думаешь?..

Оба рассмеялись.

– Но не о том мне с тобой нужно поговорить, – отозвался Яшко. – Будь мне другом и говори правду. Какой у вас ветер веет к Кракову? Лешек у нас достаточно, с ним покончить бы нужно…

– Да? Уже? – спросил Никош.

– Разве не время? – отпарировал Яшко. – Одонич со Святополком начали… Конрад ему в подкрепление не придёт.

Ну, а вы?

– Князь Генрих уже не пойдёт теперь никуда, пожалуй, только в костёл, – промолвил Никош. – Кто же знает? Если бы Лешека не стало?.. А пока он жив, нет, нет! Держит слово!

Набожный пан, княгиня бы ему нарушить его не дала, а он ей во всём послушен.

– Так у вас? – пробубнил Якса. – Это плохо… А молодой?

– Двое молодых друг с другом грызутся… а ещё всей силы в руках не имеют. Они великорядцы, а отец – глава. Без отца и матери не сделают ничего.

Яшко задумался.

– Ну, нам от вас ничего… – сказал он.

– Кому нам? – вставил Никош.

– Тем, что от Лешека хотят отделаться, – начал Яшко.

– Не пройдёт это легко, – сказал толстый. – Сидит он крепко, паны епископы все за него, вы не справитесь с ним…

– Это увидим, – отозвался Яшко. – Я ещё ничего не знаю, кроме того, что Лешека нужно свергнуть. Не сломить его силой, а в чём же суть?

Никош пил, как-то не очень был рад разговору.

– Ежели ты с этим сюда приехал, – сказал он, – нечего долго гостить. Не сделаешь ничего… Возвращайся назад.

– Разве я к вам приехал? – ответил Якса. – Я теперь вольный человек, еду и вынюхиваю, сегодня – здесь, завтра – в другом месте. Кто знает, куда поеду. Нет у князя Генриха разума, трудно ему его дать. Если хотел бы, имел бы Краков, имел бы Сандомир, все его земли, в Силезии был бы паном, потому что Тонконого и Одонича выгнал бы, а от Конрада отделался. Когда ему этого не хочется, пусть в хоре поёт. Возьмёт у него это Конрад из-под носа… а с Конрадом иное дело, чем с Лешеком, он и до Силезии достигнет…

Никош, выпивая, смотрел на говорившего, сопел и усы вытирал.

– Что мне до этих дел, – сказал он, – я рад, когда кони не подыхают, замковое пиво не кислое, а вдовушка милостивая… панские хлопоты – не моё дело… а ты слушай, Яшко, ты однажды сорвался, тебе ещё хочется?

– Верно, верно! Мне хочется и очень хочется, – начал горячо Якса, – но ты кое-чего не знаешь. От рыцарского пояса меня отстранили, как собаку, меня выбросили – родной отец не смел признать меня. Ты думаешь, что, напившись этого уксуса с желчью, можно лечь спать и забыть; это не человек – но баба… Желание отомстить мне печёнку пожирает, и будет месть у меня… будет – или напрасно сам погибну…

Никош поглядел в пустой кубок, налил себе и сказал равнодушно:

– Ну что? Неплохо? Пей!

Якса выстрелил в него презрительным взглядом.

– Эх ты! – и сплюнул.

– У неё, – отозвался конюший, – у неё, у этой моей вдовушки, это особенная вещь, у неё всегда всё хорошее. Во всём городе пивко кислое, у неё как масло (он поласкал себя по груди), везде будет хлеб горький, у неё – наесться нельзя.

Даже воды нигде нет такой, как тут. И она сама! Э! Другой такой на свете поискать…

Яшко допил, налил и, подпёршись на локте, впал в задумчивость, словно один там был, не обращая внимания на товарища, который то на него, то на двери алькова поглядывал.

– Значит, я напрасно сюда, во Вроцлав, ехал, – сказал долго молчавший Яшко. – Потому что ты ничего, наверное, не знаешь?

– Я всё знаю, – сказал очень решительно Никош, стуча себя по брюху, – тут на Лешека, пока жив, никто не пойдёт.

Если бы Краков пустой был… или вдова с детьми, гм… может… Князь не достаточно, что бороду отпустил с того времени, как не живёт с женой, но и рыцарство ему не по вкусу… Мы уже молимся только…

– И ты? – спросил Якса насмешливо.

– А как же? – ответил обиженный Никош. – Иначе бы я на дворе не пробыл до вечера! Помните ли вы княжеского писаря, Николая из Генрихова? Какой муж был весёлый и довольный?

– А что же с ним стало?

– Постригся, стал монахом цистерцианцем, а Генрихов отдал своему монастырю. И как пел весёлые песни, теперь в хоре напевает…

– Ну, это и тебя может ожидать? А что будет с вдовушкой? – засмеялся Якса.

Толстяк вздохнул.

– А! Если бы не она, это искушение, – сказал он, – кто знает. Почему нет? Думаешь, что у цистерцианцев едят плохо или пьют хило? Человек ни о чём не заботится, сидит как у Бога за пазухой… и ещё некоторое спасение вдобавок имеет!

Беседовали долго, пока стоял жбан. Никош увидел, что на дне уже ничего не было – наступила минута неопределённости, не попросить ли другой. Но Яшко, который охотно пил, не имел в этот день охоты даже до сладкого пива вдовы, и встал из-за стола первый.

– Будь же здоров, Никош, – сказал он, – увидимся ли ещё на свете, или нет… Моя голова свербит на плечах, мне нужно идти. Кто знает, что будет! Что человек решил, должно осуществиться.

Никош также поднялся с лавки, хотя после напитка охотно бы отдохнул. Грустно ему было оставлять так скоро вдову, но должен был Яшка проводить. Жаль ему сделалось этого осуждённого.

Уже хотели выходить, когда открылась дверь каморки, и несмело показалась красивая вдовушка – чтобы гостей проводить. Счастливо-милосердными глазами поглядела она на чуть более молодого Якса, поклонилась ему, а когда Никош после пива хотел проститься с ней фамильярней, престыженная и гневная, она убежала.

Тогда они вышли, продвигаясь назад к замку, где ещё попрощались, и Никош вернулся к своим коням, а Якса – к Суленте.

Хозяин, когда его увидел