Цунено не могла соперничать с такой материнской самоотверженностью. Она не умела ни петь, ни играть; хуже того, у нее не было даже приличной одежды. В последнем на те дни письме домой она умоляла родных прислать ей хотя бы «плохой оби», а также зеркало, гребень, заколку для волос, передник и стеганое кимоно[342]. Но семья больше не желала ее знать и ничего не выслала. Итак, по самоощущению, она была бездарна, безвкусно одета и одинока. Торговец рисом Сохати посоветовал ей сходить в ближайшую контору по найму и согласиться на любое предложение[343].

Когда Цунено туда пришла, то никак особенно не представилась – просто еще одна женщина из бедного квартала. Ей смогли предложить лишь место помощницы по хозяйству в доме самурая в нескольких кварталах от Минагава-тё. Это было совсем не то, на что она рассчитывала: обычный домашний труд, лишенный всякого очарования и утонченности. Цунено попыталась отказаться, но агент заявил, что у него нет для нее других предложений. «Ничего лучше не было, – писала впоследствии Цунено, – а я с ума сходила от беспокойства»[344].

Примерно в то же время к Цунено заглянул неожиданный гость – Ясугоро, родственник секретаря Гию, которому велели ее проведать. Цунено знала, что он оставил в деревне Исигами молодую жену и детей и отправился на зимние заработки в Эдо, поэтому в первом же письме попросила у брата его адрес[345], но ответа не получила.

Цунено, наверное, была рада увидеть Ясугоро. В городе, полном чужих людей, ей наконец встретился друг. Что еще важнее, она стояла на ступень выше его в обществе. Хотя Ясугоро был солидным женатым мужчиной и несколько старше Цунено, он всегда с глубоким почтением относился к ее семье. Он знал, кто такая Цунено, какое образование она получила. Быть может, он сумел бы объяснить агенту в конторе по найму, что предложенное место не годится для женщины ее социального положения.

Если Цунено и ожидала чего-то подобного, ей пришлось горько разочароваться. Ясугоро был простым, не слишком образованным и не слишком душевно тонким человеком. В его речи отчетливо слышался провинциальный выговор Этиго, а иероглифы он выводил крупно и коряво[346]. В Эдо он был простым слугой. Однако Ясугоро хорошо знал столицу, а потому воспринимал положение Цунено совсем иначе, чем она сама.

Ясугоро понимал, как сложно найти хорошую работу в Эдо. Да, статус давал некоторые преимущества. Вероятно, он был заметен по обхождению и речи Цунено. Осознав, что она дочь храмового служителя, новые знакомые могли кланяться ей чуть ниже и выражаться в ее присутствии чуть изящнее. Но даже самое безупречное происхождение не могло заменить ценных навыков – и вообще оно мало что значило без денег и связей в местном обществе. У Цунено не было ни того ни другого.

В подобных обстоятельствах Ясугоро был очень за нее рад, услышав, что ей предложили место в приличном доме. Он пошел прямо к Сохати и подтвердил договоренность. Затем написал ее семье и объяснил, что все улажено, так как Цунено устроилась служанкой и в конце одиннадцатого месяца приступит к работе[347].

Одиннадцатый месяц 1839 года выдался на редкость мягким. Дни стояли озаренные неярким солнечным светом, и земля не замерзала. Цунено, привыкшей к холодному климату Этиго, было странно ходить по грязным улицам в сандалиях в ту пору, когда обыкновенно все переходили на снегоступы. Ее земляки всегда смеялись над столичными жителями, радостно охавшими и ахавшими при виде легкого снежка, едва прикрывавшего землю. Легко восхищаться снегопадом, если потом не нужно разгребать высоченные сугробы. В неменьший восторг уроженцев Эдо приводили тоненькие, словно иглы, сосульки, которые без усилий переламывались пальцами. Судзуки Бокуси писал, что, по сравнению с сосульками его родного края, столичные были такими же «жалкими, как грозное попукивание утки»[348].

Конечно, легко ерничать, когда ты благополучен, одет по сезону, у тебя налаженная торговля тканями, а зимние месяцы ты проводишь в Эдо, в жарко натопленных домах известных писателей. Практически не имевшую никакой одежды одинокую женщину, встречавшую наступление зимы в продуваемом доходном доме, вряд ли потянет хвастаться своей северной закалкой. Цунено знала, что даже не сможет вернуться домой, если, конечно, захочет, так как горные дороги замело снегом. Кроме того, она и отдаленно не представляла, когда получит весточку от семьи, да и получит ли ее вообще.

За тридцать шесть лет жизни Цунено ни разу не оставалась одна. Она росла среди семерых братьев и сестер; жила в семьях своих мужей, а их у нее было трое; потом, когда отправилась в Эдо, компанию ей составил Тикан. Сейчас она ютилась в маленькой комнате с тонкими стенами и высокой слышимостью; на улицах, по которым она ходила, всегда кипела жизнь – то есть Цунено постоянно ощущала присутствие людей вокруг себя, но людей чужих. По ночам она долго не ложилась спать, изнывая от тоски, доходящей до тошноты, и переводила драгоценный запас бумаги и туши, выводя кисточкой послания родным, которые могли и не ответить. «Я хочу отсюда съехать. Но должно хоть что-то измениться, иначе мне никогда не выбраться из этой комнаты», – писала она[349].

А наутро она выходила через ворота своего доходного дома, быстрым шагом направлялась в квартал самураев и попадала в еще один, совершенно для нее новый, мир Эдо.

Самураи и их семьи составляли почти половину населения Эдо. Мужчины называли себя воинами и одевались соответственно: носили широкие, не сшитые сверху по бокам штаны с гербом своего рода и цепляли к поясу два меча. Они выбривали макушки, а остальные волосы собирали в блестящий пучок. Это делалось якобы ради того, чтобы надежно прилегал к голове шлем из металлических пластин, хотя на самом деле самураи чаще ходили с непокрытой головой или в конусообразных плетенных из осоки шляпах. Направляясь на торжество или важную церемонию, они выступали военным строем; возглавлял шествие высокопоставленный самурай, единственный ехавший верхом, в сопровождении пеших самураев с копьями, луками и знаменами. Даже когда они выходили по самым обычным делам, то высокопоставленные самураи предпочитали ходить в окружении свиты.

Ни один из этих воинов ни разу в жизни не стрелял, не натягивал тетиву лука, не заносил меч в бою. Великий мир, воцарившийся в Японии при династии Токугава, принес стране долгожданный покой, но лишил самураев возможности отличиться на поле брани. Они уверяли и самих себя, и друг друга, что их предки сражались, и сражались храбро. Они доказывали свое происхождение с помощью родословных – как достоверных, так и фальшивых. Они слушали истории о доблестных полководцах прошлого и учились боевым искусствам в школах. Но в действительности ни сами самураи, ни кто-либо другой не могли знать, как они поведут себя, если их призовут защищать государство и их господина. Тем не менее каждый день они до блеска полировали клинки мечей и соблюдали подобающий внешний вид. Самураи стремились к тому, чтобы придерживаться определенной жизненной позиции: дистанцироваться от грязного мира денег и торговли. В окружении незнакомых людей и вообще на публике они старательно демонстрировали, что в ответ на малейшее оскорбление тут же обнажат мечи.