Некоторые подходили к делу более творчески. Знаменосец Нэгиси Ясумори, известный своим писательским даром, в молодости начинал с жалких ста пятидесяти тюков риса в год, но поднялся по карьерной лестнице до должности городского управляющего с жалованьем в тысячу тюков риса[364]. В его способностях никто не сомневался, однако столь головокружительный взлет требовал объяснения. Впоследствии один писатель более младшего поколения уверял, что Нэгиси поймал удачу, когда, намеренно напившись, добрался, пошатываясь, до особняка старейшины сегуната, где и свалился без чувств в сточную канаву. Кто-то из подчиненных хозяина дома нашел его и дал ему чистую одежду. В течение трех последующих лет Нэгиси каждый день заходил к этому человеку, чтобы выразить свою благодарность. В конце концов он приглянулся самому старейшине и был взят к тому на службу, что положило начало его блистательной карьере.

Не столь изобретательные и не такие удачливые знаменосцы и стражники пытались извлечь хоть какую-то выгоду из своего служебного положения. Принадлежность к воинскому сословию открывала им доступ к доспехам и оружию. Некоторые подряжались работать оценщиками мечей, другие обучали сыновей крестьян и горожан боевым искусствам и верховой езде. Они не платили никакой арендной платы за недвижимость, которая доставалась им в дар от сегуната, поэтому строили на своей земле небольшие дома и сдавали их внаем, что приносило неплохой доход. Официально такая практика была запрещена, и для нарушивших закон самураев все это могло кончиться весьма печально. Вокруг имени одного знаменосца в 1825 году разразился грандиозный скандал, когда выяснилось, что на его участке нелегально работает публичный дом[365]. Желая поправить дела, он соорудил у себя во дворе постройку в несколько комнат и нанял безработного самурая в смотрители. Одна из жилиц оказалась предприимчивой горожанкой, которая, сговорившись со слугой знаменосца, открыла увеселительное заведение. Поначалу они наняли лишь одну проститутку, однако дела пошли так бойко, что к ней присоединились еще несколько, и вскоре поток входящих и выходящих через заднюю калитку клиентов стало уже трудно не замечать. Тогда горожанка с сообщником поставили знаменосца в известность и предложили платить ему за молчание. Он согласился, довольный, что неожиданно получит дополнительную прибыль, но радость оказалась недолгой. Когда все открылось, его сослали на далекий остров.

Если самим знаменосцам жить было сложно, то их вторым и третьим сыновьям приходилось еще труднее. Они не имели шансов унаследовать отцовский чин и жалованье или получить долю от семейной собственности, которая считалась неделимой. Лучшее, на что мог рассчитывать юноша в таком положении, – быть выгодно усыновленным. Вдруг найдется бездетный знаменосец – возможно, даже дальний родственник, – который пожелает иметь многообещающего наследника. Или у какого-нибудь знаменосца нет сыновей, а есть только дочери, а одной из них уже нужен муж. Ее родители могут дать зятю свою фамилию, чтобы он продолжил их род. В этом случае молодому мужу придется жить в новой семье, приспосабливаться к укладу чужого дома, учиться отзываться на новую фамилию и всячески следить за собой, чтобы ничем не злить свою жену и ее родственников. Первые годы будут, мягко говоря, сложными, и совсем необязательно, что усилия увенчаются успехом. Приемных сыновей-зятьев часто отсылали обратно с уведомлением о разводе и лишали наследства. Чтобы облегчить себе вхождение в новый дом, желательно было внести в семейный бюджет хотя бы небольшую сумму – вроде задатка за второй или третий шанс. Но откуда могли бы взяться эти деньги?

Сыновья знаменосцев имели в жизни два козыря: статус самурая и отличное знание городской жизни. В погоне за деньгами они беззастенчиво пользовались и тем и другим. Некоторые приобретали печальную славу вымогателей. Второй сын одного знаменосца в 1850 году мошенничеством выманил баснословную сумму у ростовщика из торгового квартала Кодзимати[366]. Он пришел в лавку ростовщика с ларцом из дерева павловнии, завернутым в шелковый креп цвета лаванды и солнечно-желтый ситец, и объявил, что в ларце сидят два живых дракона, самец и самка. Мол, бесценную диковину некогда пожаловали его предку за доблестную службу при императорском дворе. Этим сокровищем его семья дорожит больше, чем даже документом о дарованной земле, на котором стоит подпись сегуна. Однако теперь, когда его самые близкие нуждаются в наличных деньгах, он просил бы почтеннейшего ростовщика, давно заслужившего доверие его семьи, выдать ему ссуду, приняв в качестве залога ларец с драконами, – и, разумеется, хранить все в строжайшем секрете. Приказчик, не будучи дураком, заподозрил что-то неладное и настоял на соблюдении правил, установленных его хозяином: прежде чем выдать деньги, он должен своими глазами увидеть содержимое ларца. «Но ведь там живые драконы! Если открыть ларец, они улетят», – запротестовал сын знаменосца. Однако приказчик твердо стоял на своем, и в конце концов юноша сдался. Когда приказчик развернул ткань и поднял крышку ларца, оттуда выскочили две крупные ящерицы и тут же убежали. Именно на это и рассчитывал их владелец – не зря он десять дней морил ящериц голодом. Сын знаменосца придал лицу выражение оскорбленного достоинства, взялся за рукоять короткого меча, висевшего у него на поясе, и высокопарно заявил: «Как я и предупреждал, случилось ужасное. Этот позор смоет только мое ритуальное самоубийство. Немедленное. Сию же минуту». Он приставил острие клинка к животу и стоял так, пока приказчик не позвал на помощь. В лавку сбежались все: хозяин, хозяйка, слуги, домочадцы, несколько служащих и другие жильцы дома. Соседи ростовщика, которые сами были торговцами, прекрасно понимали, что его бизнес не переживет скандала, если сын знаменосца покончит с собой прямо в конторе. Весь квартал вместе с их лавками привлечет внимание городского управления – последствия могут быть самыми неприятными. По этой причине они сообща уговорили ростовщика уладить дело и выплатить юноше ссуду. Сумма получилась астрономической – пятьсот золотых слитков.

Сын другого знаменосца, Кацу Кокити, даже написал мемуары о своих похождениях[367]. Он был ровесником Цунено и к тридцати пяти годам, как и она, успел прожить несколько разных жизней. Подростком он сбежал из дома и несколько месяцев скитался по дорогам, выпрашивая милостыню. Потом работал на рыбачьей лодке, и его чуть было не усыновила семья простолюдинов. Вернувшись в Эдо, он взял взаймы небольшое состояние у агентов своего брата и полтора месяца жил в публичном доме. Когда закончились деньги, он решил заняться оценкой оружия, а заодно и сам научился владеть мечом. Позднее, женившись на женщине из почтенной семьи, он все равно слонялся по улицам Эдо с шайкой мечников, промышляя азартными играми и вымогательством.

Кацу, как мужчина и как самурай, мог позволить себе такое, о чем Цунено даже помыслить не могла бы. Он на недели бросал жену и тратил огромные суммы денег в публичных домах, но мог не бояться постыдного развода. Он вел себя настолько несносно, что в какой-то момент родной отец запер его в клетке на три года, но не отрекся от сына. Столичный выговор и знание боевых искусств не раз выручали Кацу на улицах Эдо: любое нападение он отражал или словом, или мечом. Когда дела шли совсем плохо, он всегда мог сходить к парикмахеру, облачиться в официальные одежды и воспользоваться наконец тем влиянием, которое у него было по праву рождения как у сына знаменосца. В то время как Цунено, сидя у себя в комнате зимой 1839 года, раздумывала, идти или нет ей работать служанкой, Кацу Кокити разъезжал по провинциям, собирая деньги для домовладельца, у которого он снимал помещение в Эдо, – одного беспечного знаменосца, меньше всего в своей жизни руководствовавшегося здравым смыслом. Если крестьяне из каких-то владений отказывались платить, Кацу вынуждал их это сделать, прибегая к посулам и угрозам. Он быстро собрал нужную сумму и вернулся в Эдо победителем.