месте». Точно так же поступил и «Путеводитель» паломников нашего времени. Они оба разумели скит, во время Барского называвшийся болгарским и стоявший в совершенном запустении, а теперь населенный молдаванами и известный под именем Л a ́кка, т. е. ямы. Желал бы подражать им и я – упомянув теперь о сказанном ските, отослать читателя к будущим страницам, где он встретит подробное описание места, уже самым именем своим привлекающего к себе его внимание. Но так как будущего еще нет, то я и не знаю, как сделать это, – тем более что не знаю, буду ли иметь повод говорить о ските впоследствии. Между тем один случай из прошедшего, связанный с именем сего скита и поучительный для меня и подобного мне поклонника, считаю уместным рассказать здесь. Один из убогих обитателей сего скита пришел однажды с приветом ко мне от своей обители и поднес мне в дар дубину. Я отказывался от выразительного подарка, поставляя на вид, что мне он ни к чему не послужит. «Ну мне все равно, – отвечал доброхотный датель, – назад ее я уже не понесу». Побеседовав довольно о пустынной жизни братии скитской, я намекнул, что беседу можно возобновить в другое время. Но он ожидал, по местному выражению, аминя беседы, а я, по неведению еще места, не догадывался. Наконец он сказал: «А за подарок не отдарите меня»? Я немедленно отдарил, по мнению моему, больше, чем сто́ят 10 дубин. Взяв деньги, он не стесняясь сказал: «Когда пожалуете в скит наш, то, надеюсь, дадите больше». Я дал себе слово обмануть циническую надежду; и вот теперь мы едем мимо скита. Между тем на моей стороне была несправедливость. Я напрасно осердился на человека, который ни в чем другом не повинен, кроме того, что он святогорец. Я не представил себе, что это был попечитель скита, что на него возложены надежды 10 или 15-ти тружеников, едва добывающих себе пищу тяжким и неблагодарным трудом, – что он, может быть, целый день шел, неся мне свой подарок, что, может быть, во все время пути своего рисовал себе отрадные картины закупок для «сиромах» своих на те деньги, которыми я должен был отдарить его, и пр. и пр. В то время я еще не слышал урока о «русском богатом», даже не сознавал нужды отличать одного русского от другого, одним словом: не был еще на уровне святогорского воззрения на людей, условливаемого тем, что всего сильнее на свете, – нуждою. Наполеон, завещавая миру из своей лонгвудской империи печальные уроки своей поучительной жизни, говорил своему маленькому маршалу Тристану, трепля его по животу, что тут сокрыта пружина всех переворотов земли. Эта неприятная идеалистам и романистам правда не менее неприятным образом сознается и спиритуалистами-отшельниками. Незаглушимый вопль желудка раздается в пустыне афонской так же, как раздается в парламенте английском, – резко, желчно, эгоистично. Голод движет слабых и хилых старцев ее так же, как передвигает целые армии завоевателей, – искать единого на потребу, до поту, до крови, до смертного истомления. Один великий подвижник, оплакивая необходимость своего бренного естества – питаться, всякий раз, как приходило время есть, говорил злобно желудку: «Иди, скот, ешь». Во времена, когда процветала иночеством Фиваида, отшельники тамошние плели из нильского тростника рогожи и корзины, продавали их и тем питались. Афонские пустынники выделывают из дерева, олова и кости кресты, иконы, ложки, четки и пр. и выручкой за них кормят своего «скота», от услуг которого нет возможности отказаться. Что естественнее этого? Для меня, как и для Барского, карейский субботний базар всегда представляет зрелище умилительное. Благословенна эта скудная торговля бедными произведениями честного и чистого труда176! Бесспорно, что ей должна уступить в нравственном отношении система расчетливых приношений и подарков177; но и она великодушному посетителю пустыни не должна казать одну только свою мрачную сторону. В ней есть уважаемый миром риск (по-русски авось), который и на вылощенные понятия света представляется «благородным делом». Я узнал, что лакский пустынножитель в тот день не мне одному раздавал скромные дары своей угрюмой природы, и за 7 дубин получил одно спасибо. Не прибыточно, конечно. Понятно потому, отчего он за последнюю из них, доставшуюся на мою долю, ухватился, как за известную соломину утопающего. Я желал теперь, чтобы почтенный труженик заметил со стремнистых высот своего скита устремленный к нему мой взор раскаяния и простил несправедливую месть мою его невольной назойливости. Как он высоко стоит в моем понятии над другим анахоретом, бежавшим несколько лет назад тому от лукавого мира в дебри афонские и уже без малейшего лукавства требовавшим от меня, во имя спасения души моей, 20 червонцев, на покупку себе кельи. Он ничего не принес мне в подарок, кроме обязательного напоминания об оказанном ему мною раз гостеприимстве. Воспитанный в понятиях мирской справедливости, читатель пусть потрудится не удивиться подобным рассказам. У Св. Горы – своя логика, составившаяся в течение многих веков и доставшаяся нынешнему поколению как наследство от времен минувших. От нее, хотя б и хотело, не может уже отказаться оно. В силу этой логики на Св. Горе никто представить не может, чтобы была какая-нибудь несообразность в материальном служении ей отрицаемого ею мира. Долг сего служения лежит равномерно и на поклонниках святыни афонской, вознаграждаемых за то с избытком утешениями духовными. С другой стороны, справедливость требует сказать, что и от мира нередко забродят на Св. Гору люди с той же самой логикой пробавления на чужой счет, которых монастыри призревают и питают во имя Христово с полным усердием. Мне до сих пор памятны слова одного путешественника, проехавшего всю Гору и не издержавшего «ни копейки». Я осмелился было такой дивный экономический успех вывесть именно из начал означенной логики, на что по достоянию получил следующее замечание: «Вы слишком мало думаете о нас. Они за честь себе должны поставлять, что мы посещаем их».

Заговорился я опять. Давно бы следовало выбраться мне из этого нечаянно открывшегося потока мыслей. Уже давно исчезли и из глаз, и из воображения вызвавшие его места. Новые впечатления поминутно вызывали душу на новые мысли. Но нет возможности (да нет и достаточной причины) передать их. – От уровня морского – у Морфину – мы тотчас же опять поднялись на значительную высоту, и ехали косогором посреди леса, наслаждаясь прохладой и глухою тишиною пустыни. Через полчаса пути мы достигли Источника Божией Матери. Местоположение, исполненное грустной красоты. Мы спешились и поспешили напиться святой