Таким образом, начало апреля ознаменовалось завершением недолгого, но необычайно яркого периода истории Венской филармонии. Три сезона под руководством Малера были насыщены его бунтарским духом, сопровождаемым восторгом изумленной общественности и приправленным «ядом» возмущенной прессы. Аудитория малеровских концертов не раз становилась свидетельницей восхищающих и пугающих, завораживающих и, как писали некоторые критики, «кощунственных» интерпретаций священной классики. Теперь благодаря Густаву филармония полностью переродилась, она не стала лучше или хуже, она стала совершенно иным учреждением, которого еще не знала музыкальная практика. Но именно Малер привнес в Венскую филармонию высокие стандарты симфонического исполнительства для только что начавшегося XX века. На смену Густаву в филармонию пришел Йозеф Хельмесбергер, и он уже работал с совершенно иным оркестром.

Летний отпуск для Малера оказался на редкость плодотворным и ознаменовал, как принято считать в музыковедении, начало нового периода творчества. Помимо работы над Пятой симфонией, композитор создал Пять песен на стихи Рюккерта и несколько — из «Волшебного рога мальчика», а также приступил, пожалуй, к самому тяжелому и печальному циклу «Песни об умерших детях».

Администрация Венской оперы согласилась взять для Малера помощника, и он предложил этот пост своему старому товарищу по Гамбургу Бруно Вальтеру. Ученик и продолжатель малеровского дела с азартом принялся за работу, освободив директора от большей части дирижерской нагрузки. Благодаря этому, а также произошедшему ранее обновлению состава дирижеров Малер смог ограничить свою деятельность почти исключительно подготовкой премьер и надзором за художественным репертуаром.

Осенью композитор решился на важный жизненный шаг — он отказался от своего многолетнего «обета безбрачия». 7 ноября во время ужина в доме своего нового приятеля, венского анатома Эмиля Цукеркандля, Малер во второй раз встретил очаровательную Альму Шиндлер. На сей раз их знакомство состоялось, и дочь покойного художника-пейзажиста Антона Шиндлера прочно заняла место в его сердце. Альма, обладавшая несомненным музыкальным талантом, училась композиции у Александра фон Цемлинского. В те же годы среди его учеников значился Арнольд Шёнберг, с которым первая красавица Вены, как ее называли, находилась в приятельских отношениях.

В гостях у Цукеркандля между Альмой и Малером разгорелся нешуточный спор, причиной которого стала партитура балета Цемлинского, переданная директору оперы еще год назад. Девушку разгневало то, что Густав так и не смог посмотреть те ноты, и она разразилась пламенной речью. Возмущение Альмы не имело оснований, поскольку Малер уважительно относился к Цемлинскому, более того, в 1900 году он поставил его оперу «Это было однажды», а причиной его годовой паузы являлась сумасшедшая занятость. Тем не менее в ответ директор оперы широко и притягательно улыбнулся и, протянув в знак примирения руку, пообещал, что на следующий день обязательно пригласит к себе Цемлинского. В тот же вечер, оставшись с юной красавицей наедине, Густав поинтересовался ее сочинениями и попросил как-нибудь показать одну из работ. Потом он предложил проводить Альму до дома, но получил отказ. Так, околдованный прелестным созданием, Густав в одиночестве отправился домой.

Их роман развивался стихийно. На первом свидании композитор посвятил девушке стихотворение и сразу объявил о своих требованиях к будущей жене: она должна пожертвовать ради его творчества своими личными интересами, разделять его композиторские победы и горести, переписывать сочинения, заниматься домашним хозяйством… Неудивительно, что Альма испытывала шок. Тем не менее плененная вниманием знаменитости красавица вынуждена была признать, что потеряла голову. Друзья Густава с радостью наблюдали, как он наконец сбросил маску одинокого художника и начал делать всё возможное, чтобы выглядеть веселым и общительным в глазах юной фрейлейн.

Восемнадцатого ноября Малер попросил Альму познакомить его с матерью. Случилось это по окончании оперы Глюка «Орфей и Эвридика», исполненной под его управлением. Малер пригласил обеих дам в свой кабинет, где они за чашкой чая приятно беседовали. Итогом их встречи стало ответное приглашение, которое Густав с радостью принял. Через день Альма написала в своем дневнике: «Лицо Малера начерчено в моем сердце».

Авторитет директора Придворной оперы приобрел столь гигантские масштабы, что общество могло видеть рядом с ним только первую красавицу Вены, поэтому его выбор был принят безоговорочно. Для публики личность Густава становилась главнее того, что он делал, примером чему может служить состоявшаяся в конце ноября в Мюнхене премьера Четвертой симфонии. Критики продолжали строчить пакости: «Никаких следов спонтанности, ни одной оригинальной идеи… ничего, кроме технического мастерства, расчета и внутреннего обмана». Прогрессивная общественность, как и раньше, приветствовала композитора. В частности, пораженный сочинением шестнадцатилетний Альбан Берг после концерта прорвался в артистическую комнату Густава, чтобы выразить автору свое восхищение. История умалчивает подробности той встречи, но из комнаты Берг вышел с подаренной Малером на память дирижерской палочкой. Однако и тогда пришедшая в «Kaim Saal» публика по большому счету интересовалась не произведением, а его автором, изящно управлявшим оркестром. Он, словно королевская персона, невольно превращался из композитора и дирижера в самоценность, в некоего «светского льва», пользовавшегося огромной популярностью. Желтая пресса лишь подогревала такой интерес.

В столице же всё было куда серьезнее: оперы или симфонические вечера зачастую посещались только из-за одной фамилии «Малер», напечатанной на афише. Венские извозчики при виде директора Придворного театра взволнованно и благоговейно произносили: «Малер!..» Такая популярность отчасти играла на руку Густаву, ведь с его аншлагами приходилось считаться даже врагам. Если же вдруг композитор во время сезона уезжал, пресса поднимала крик: «Где директор оперы? У нас нет больше оперы!»

Несомненно, и Альме, и даже в большей степени ее матери жених с таким статусом быстро вскружил голову. В начале декабря Густав признался красавице в любви и впервые ее поцеловал. Девушка, испытывавшая схожие чувства, была счастлива, но решила открыть Густаву правду: из-за их внезапного знакомства она мучилась угрызениями совести, ведь ей признался в любви и Александр фон Цемлинский. При этом Альма чувствовала большое давление со стороны друзей и семьи, желавших, чтобы она прекратила отношения с педагогом, который не мог похвастаться ни положением в обществе, как Малер, ни привлекательной внешностью. Так или иначе, 12 декабря Альма отправила письмо бывшему возлюбленному, попросив у него прощения и благословения на решение остаться с Малером. Хотя романтичный Густав предлагал ей пожениться тайно, в их отношениях всё обошлось без крайних мер.

Планы влюбленных складывались вполне благополучно, однако вскоре в них капнула ложка дегтя, которая впоследствии дала о себе знать. В конце месяца композитор предупредил Альму, что ей придется отказаться от каких-либо композиторских амбиций. Ее ответная реакция вначале была преисполнена гнева, но потом она успокоилась, подумала и убедила себя, что для нее это будет даже лучше.