– Ну что, Захарьин? – хохотнул Иван Васильевич. – Покажинашу царскую грозу – и сразу начнешь добро наживать, в мошну складывать, какМитроня. Знаешь, он каков богатей? Скоро все мое царство скупит, и меня впридачу. Ну, давай, гром, греми! Спускай портки, Захарьин, да тужься крепче!

Васька не шелохнулся, только лицо его под слоем разноцветныхпятен побелело.

– Ну? – круто заломил бровь Иван Васильевич. – Будешьгреметь?

– Нет, – выдавил Захарьин.

– Не-ет? Это почто же?

– Я, царь-батюшка, боярский сын, а не воняло подзаборное, –вдруг громко, отчетливо выговорил Василий. – Прикажи мне жизнь свою за тебяотдать, и я отдам, глазом не моргну, а на этакое непотребство ищи других! Безчести и совести!

– Жизнь отдашь? – медленно повторил Иван Васильевич. –Хорошая мысль. А ну-ка, пошли!

Не взглянув на жену, он выметнулся из царицыной палаты,волоча за собой Захарьина. Тот упирался, однако разошедшийся Митроня прыгалрядом, осыпал его тычками да щипками, не давая вырваться.

Анастасия метнулась было следом, однако ноги вдругподкосились, и она упала на колени.

В двери заглянула перепуганная боярышня, крикнула остальныхкомнатных девушек и боярынь, схоронившихся подале от царя.

Царицу подняли, усадили в кресло, терли виски душистойводкой, звали Линзея. Архиятер примчался, велел расстегнуть на царице тугоеожерелье и непременно приотворить окошко. Боярыни не могли справиться сразбухшей после дождей деревянной рамою малого окошечка, кое выходило вовнутренний дворик и было сделано нарочно для проветривания. На прочих-то окнахпереплеты были свинцовые, литые, никогда не отворяемые! Кликали кого-нибудь измужской прислуги, однако никто почему-то не отозвался.

Линзей, с тревогой вглядывавшийся в бледное, покрытое потомлицо Анастасии Романовны, пошел помогать женщинам. Ему удалось приподнять раму– и тут взгляд его упал на нечто, происходившее за окном. Лекарь так и замер,низко склонившись к окну и вцепившись в створку.

– Чего стал, чудо заморское? – проворчала старшая боярыняАнна Петровна Воротынская, подходя к лекарю и нетерпеливо дергая его за рукав.

В следующее мгновение она испустила сдавленный крик иповалилась на пол, обморочно закатив глаза.

Прочие женщины кинулись к окну – и тут же их словно ветромпо углам разнесло. Кто кричал, кто визжал, кто сидел молчком, но все норовиликак можно крепче зажать руками глаза. А из открытого окна неслись крики ирычание.

Анастасия, с трудом владея онемевшим телом, поднялась исделала несколько шагов. Линзей попытался заслонить окно, однако Анастасияслабой рукой отстранила его и высунулась наружу. Приоткрыла рот, чтобы глотнутьсвежего, прохладного воздуха – да так и подавилась им.

Внизу, прямо под ее окнами, была огороженная площадка,усыпанная золотистым, чистым песком. Анастасия хотела, чтобы сюда навезли землии насажали цветов, однако царь почему-то противился. Площадку посыпали отборнымпеском и тщательно мели, однако сюда никто, кроме подметальщиков, не заходил.Постепенно Анастасия привыкла к ее пустоте и не обращала на нее никакоговнимания. Однако сейчас площадка не пустовала. К ограде прилипли любопытные, апо песку метался человек – весь ободранный, в окровавленной одежде, – пытаясьувернуться от двух огромных бурых медведей, которые ходили за ним, неторопливо,но проворно цапая лапой жертву, стоило ей приблизиться к ограде, и забрасываяее снова на середину площадки. Человек еле волочил ноги, одна рука его, видимо,перебитая, висела как плеть, одежда болталась клочьями, открывая раны на теле.

Откуда-то сбоку послышался свист, и один из медведей, словноподстегнутый, вдруг поднялся на задние лапы и передней, когтистой, с силойсгреб с головы жертвы всю кожу вместе с волосами. За мгновение до того, какволна крови залила лицо несчастного, Анастасия успела увидеть два пятна вокругего обесцвеченных смертью глаз. Одно пятно было желтое, другое черное.

Она даже не вскрикнула – беззвучно упала замертво.

И снова, и снова переворачивает чья-то всевластная рукапесочные часы судьбы, обрекая человека на горе и радость, на слезы и смех.Сыплются песчинки, дни и ночи, слагаясь в недели, месяцы, годы. И мы такпривыкаем к этому, что постепенно забываем: однажды часы забудут перевернуть, ивеселое шуршанье жизни сменится молчаливой смертной пустотой…

В ознаменование окончательной победы над Казанью царь ИванВасильевич повелел в 1555 году заложить на Рву, неподалеку от Фроловских воротКремля,[20] новый собор – Покровский, по имени Покрова Богоматери. Судя порисункам, которые представили ему нанятые для сей постройки знаменитые зодчиеБарма и Постник, собор обещал стать новым чудом света. Девять разноглавыххрамов с разноцветными куполами будут объединены общим основанием и внутреннимипереходами, и царем велено было красоту эту устроить так, чтобы слепила глаза.

Едва лишь началось строительство, как у подножия храмаповелись юродивые и прочая нищая братия. До Анастасии доходили слухи о каком-тоВасилии Блаженном, который был знаменит своими проделками. Едва ли не столетнийстарец, он жил без крова и одежды, подвергал себя великим лишениям, отягчалтело железными цепями и веригами. Уверяли, что не единожды видели люди: бегаетон по Москве-реке, аки посуху! Славен был Василий и как врачеватель. Какой-тобоярин подарил ему за исцеление дочери дорогую шубу. Мошенники, всегда вомножестве обретавшиеся среди нищих, задумали обманом выманить ее и продать.Один вор прикинулся мертвым, а его сотоварищи, канюча, попросили у Василия напогребение. Не откажешь в такой просьбе, ведь это великий грех. Василий покрылобманщика своей шубой, но изрек:

– Будешь ты мертв за лукавство свое, ибо писано в вещихкнигах: лукавому несдобровать.

И что же? Когда Блаженный ушел и мошенники стали подыматьсвоего сотоварища, он оказался мертвым!

Как-то раз Василий предрек пожар в Новгороде, уничтожившийчуть не полгорода. С тех пор сам царь почитал его яко провидца сердец и мыслейчеловеческих. Одно время он даже намеревался зазвать Блаженного во дворец –чтобы наложил свои исцеляющие руки на царицу. В самом деле, лечит же Василийдругих – почему бы не вылечить Анастасию Романовну, которая никак не моглаоправиться от последних родов?!