Новая победа над духом царя была полная. Вместе с написаниемдуховной в пользу Старицкого он дал Адашеву чин окольничего. Сильвестр отвсякого внешнего возвышения отказался: ему более чем довольно быловосстановления былой власти над государем – ради этого он и жил. А князьКурбский был послан с полками на взбунтовавшуюся луговую черемису и башкир…

В этом, конечно, трудно усмотреть монаршую милость. Можно несомневаться, что Анастасия, которую Сильвестр по-прежнему втихомолку честилЕвдоксией да еще Иезавелью, вылила на голову князя Андрея Михайловича ушатыгрязи: ведь именно Настя-Фатима, некогда подаренная Курбским, сделаласьпричиною гибели царевича! И хоть на пробудившийся разум царя подействовал доводАлексея Федоровича, дескать, бедная нянька и сама погибла, не сбежала ведь,учинив злодейство, а стала жертвой того же несчастного случая, вернее – Божьегопромысла, все же Иван Васильевич не мог смотреть равнодушно на князя Андрея.Но, с другой стороны, Курбский был воин, а где место воина, как не на войне?Вместе с ним ушли князья Иван Шереметев и Семен Микулинский, ушел на Камувместе с боярскими детьми и вятчанами Данила Адашев – тут не шло и речи ни окакой опале, только о делах государственных.

И все-таки Алексей Федорович жалел об отсутствии князяКурбского. Если «избранным» удалось вполне, по-старому подчинить своей волеИвана Васильевича, то Анастасия вполне могла в тиши опочивальни плести своиженские сети. С помощью своих коварных братцев, разумеется! Алексей Федоровичслышал, будто Захарьины всеми силами пытаются вернуть влияние при дворе, почтиутраченное после смерти Дмитрия: опять зачастили к царице, выпрашивают черезнее новых милостей даже для самой забытой и дальней родни. Лишь бы своихнасажать здесь побольше! Снова вспомнили про Ваську Захарьина, которого от векучислили в шутах гороховых, ни к чему не пригодных, стыдились его. Поговаривают,Анастасия, которая его терпеть не могла, решилась-таки недавно – просила занего у царя, и тот пообещал придумать чего-нибудь и для Васьки. Этак, глядишь,опять повыползут из всех щелей неискоренимые, словно тараканы, Захарьины. АВаська еще и в ближние бояре вылезет! И во всем виновна Анастасия… Как жеосилить ее?

Сильвестр был на царицу озлоблен, а злость – плохойсоветчик, Адашев это понимал, потому что и сам с первой встречи испытывал кАнастасии Романовне глухую неприязнь (взаимную, разумеется!), зачастую мешавшуюему принимать верные решения. Да и не был он знатоком женской души. А вотКурбский, красавец и щеголь, словоблуд и блудодей, таковым знатоком был. Иособенно тонко чувствовал он именно душу Анастасии, как будто его любовь, обратившаясясо временем в ненависть, пролагала между ним и Анастасией некие странныедуховные тропы, протягивала некие незримые нити, благодаря которым он точнознал, когда, в какую минуту и чем можно причинить ей боль.

Вот чего сильнее всего боялся Адашев – жалости царя к жене.Слишком уж сражена была она смертью первого сына, слишком больна после тяжелыхродов, чтобы вызывать в муже ту неприязнь, которую тонко пробуждали в немсоветники. Им тоже приходилось помнить о христианском милосердии к больной,поверженной женщине, хотя бы внешне выказывать его признаки. Князь Андрей,конечно, чего-нибудь измыслил бы, но его нет.

Впрочем… впрочем, был, оставался еще один человек, столь жехорошо знавший и понимавший Анастасию. Что удивительно, человек этот находилсявсе время рядом с Алексеем Федоровичем, а раньше они почти не расставались.Теперь, по прошествии почти восьми лет, привязанность между ними значительноослабела, и все же она существовала до сих пор! Трудно, невозможно было забытьтот зимний вечер, когда молодой царь Иван остановил свой выбор на АнастасииЗахарьиной, а маленькая полька Магдалена самозабвенно отдалась черноглазомукрасавцу Алешке Адашеву. Пусть Алексей Федорович в последнее время был слишкомна виду, чтобы позволить себе нечто иное, кроме снисходительной жалости к вдовесвоего управляющего, живущей у него на хлебах из милости, пусть они почти невиделись целыми месяцами, – сегодня ничто не должно помешать ему побеседовать сблагочестивой вдовой Марией!

* * *

Княгиня Юлиания, в девичестве Палецкая, супруга князя ЮрияВасильевича, сидела в уголке царицыной светлицы и, едва сдерживая смех,наблюдала за вышивальщицами, которые ползали на коленках по полу, выискивая поуглам раскатившиеся жемчужины. Переполошенные девицы были похожи на молоденькихкурочек, которые ищут по двору разметанный ветром корм. В образе суровогопетуха выступала старшая боярыня Воротынская, надзиравшая за работами.

Княгине Юлиании выпадало в жизни очень мало счастливыхминут, но здесь, в рабочей светлице Анастасии Романовны, она наслаждаласькаждым мгновением. Даже воркотня старшей боярыни была ей приятна! В который размысленно благодарила она Бога и царя, который позволил им с мужем не скучать вугличском или калужском уединении, а жить в Кремле, отведя свои, особые палаты.

Однако Юлиании гораздо больше нравилось проводить времяпоближе к царице. Она и сама была искусна в вышивании жемчугом: умела низать ив снизку, и в ряску, и в рсяную, и в перье, в шахмат, в одну, две и три пряди,в одно зерно, зело[17] – да как угодно, в зависимости от нужного узора, – но доАнастасии, которая могла заткнуть за пояс всех своих светличных девиц, Юлианиибыло далеко! Было чему поучиться. Кроме того, здесь иногда выпадал случайполаскать маленького царевича.

Юлиания уже давно смирилась с тем, что своих детей у нееникогда не будет: супруг болен неисцелимо, не способен к своему мужскому делу исам словно дитя малое. Молодая княгиня привыкла жить с мыслью, что это угодноБогу, что таков ее крест, но, когда брала на руки царевича Иванушку, думалапротив воли, что Господь призвал ее на слишком уж суровое служение, если не далей испытать счастья материнской любви. Слишком дорого приходится платить занепомерное родительское честолюбие и свое собственное беспрекословноепослушание! Тотчас она начинала грешных мыслей стыдиться, убегала замаливатьих, налагая сама на себя всяческие епитимьи, однако время шло, и Юлиания, не всилах с собой справиться, снова и снова приходила в покои Анастасии Романовны,скрытно выжидая минутку, когда ей позволено будет прикоснуться к маленькомуцаревичу, вдохнуть его особенный, молочный, теплый запах – или хотя бы издалиполюбоваться на племянника.

Однако его сегодня что-то никак не выносили из детской, да ицарица не показывалась, поэтому Юлиании ничего другого не оставалось, какпроводить время в светлице.