Я судорожно выдохнула. Возможно, он был прав. Возможно, в его словах было что-то утешительное – шанс выбраться невредимой и ничем не связанной. Так ли невероятно, что я могла выйти из этих отношений искушенной и помудревшей, девушкой, которой есть что рассказать? Когда-нибудь ответ на вопрос «Кто был твоим первым любовником?» будет выделять меня из толпы. Не какой-то обыкновенный мальчишка, а мужчина постарше – мой учитель. Он любил меня так беззаветно, что мне пришлось с ним расстаться. Печально, но у меня не было выбора. Так уж устроен мир.

Держа одну руку на руле, другой Стрейн потянулся ко мне, провел пальцами по моему колену. Он украдкой посматривал на мое лицо. Хотел убедиться, что мне нравятся его прикосновения. Приятно ли мне? Довольна ли я? Когда его рука поднялась по моему бедру, у меня затрепетали ресницы. Он живет для того, чтобы угождать мне. Даже если в будущем нас ждет расставание, сейчас он боготворит меня – свою Ванессу. Этого должно быть достаточно. Мне повезло, что меня так любят.

После апрельских каникул все покатилось под откос. Потеплело, уроки стали проводить на улице, а по выходным мы ездили в заповедник Маунт-Блу. Расцвели желтые нарциссы, с наступлением паводка река Норумбега затопила городские улицы. Когда из типографии пришли новые выпуски литжурнала, возобновились встречи клуба писательского мастерства; однажды, пока мы с Джесси разбирали коробки, решая, куда положить журналы, Стрейн вызвал меня в кабинет и крепко поцеловал, засовывая язык глубоко мне в рот. Это было удивительно безрассудно: Джесси сидел от нас в двух шагах, дверь даже не была полностью закрыта. Когда я с искусанными губами и горящими щеками вернулась в класс, Джесси притворился, будто ничего не заметил, но на следующую нашу встречу не пришел.

– Где Джесси? – спросила я.

– Вышел из клуба, – улыбаясь, с довольным видом сказал Стрейн.

На литературе мы сравнивали знаменитые картины с книгами, которые прочли в этом учебном году. Ренуаровский «Завтрак гребцов» напоминал «Великого Гэтсби»: все были ленивые и пьяные. Пикассовская «Герника» походила на «Прощай, оружие», демонстрируя нам ужасы войны в виде расчлененных фрагментов. Когда Стрейн показал нам «Мир Кристины» Эндрю Уайета, все сошлись во мнении, что своим полнейшим одиночеством и грозным домом на холме картина больше всего напоминает «Итана Фрома». После урока я сказала Стрейну, что вижу в картине Уайета «Лолиту», и попыталась объяснить почему: эта девушка с тонкими лодыжками казалась такой изможденной, от дома ее отделяло непреодолимое расстояние. Все это напоминало мне описание Ло в конце – бледной, беременной и обреченной на смерть. Стрейн покачал головой и в тысячный раз повторил, что я придаю этому роману слишком много значения.

– Нам надо найти тебе новую любимую книгу, – сказал он.

Вскоре он повез наш класс на экскурсию в город, где жил Эндрю Уайет. Мы ехали по побережью в большом микроавтобусе; я сидела на пассажирском сиденье рядом со Стрейном, а остальных ребят почти не было заметно. Меня будоражило от того, что я покидаю кампус вместе с ним, хотя позади нас сидел целый класс ни о чем не подозревающих пленников. Что, если бы мы с ним решили воспользоваться моментом и сбежать? Мы могли бы бросить остальных на какой-нибудь придорожной стоянке; я представила, как волосы хлещут Дженни по лицу, в то время как она глядит нам вслед.

Но сейчас выдалось не лучшее время для экскурсии, потому что мы со Стрейном разругались по поводу того, переночевать ли мне у него еще раз перед летними каникулами. Он говорил, что надо подождать, не испытывать судьбу и что мы будем часто видеться летом; но в ответ на мой вопрос, когда именно, он заявил, что мне нужно перестать выстраивать свой мир вокруг него. Поэтому во время поездки я с ним не разговаривала и делала все, чтобы его взбесить: переключала радио, клала ноги на приборную панель. Он пытался меня игнорировать, но я видела, как он стискивает зубы и крепко сжимает руль. Он говорил, что, когда на меня находит и я веду себя как ребенок, урезонить меня невозможно.

В Кушинге мы обошли дом Ольсонов – ту самую ферму на вершине холма из «Мира Кристины». В комнатах стояло множество пыльной, старомодной мебели, на стенах висели заключенные в рамы картины Уайета, но экскурсовод объяснил, что они не подлинные. Это были репродукции. Оригиналы они повесить не могли, потому что жесткий соленый воздух разрушил бы холсты.

На улице было восемнадцать градусов – достаточно тепло и солнечно, чтобы пообедать под открытым небом. Стрейн расстелил плед у подножия холма, откуда было видно ферму, – с той же точки, что в «Мире Кристины». После еды мы занимались свободным письмом, а он, заложив руки за спину, кружил вокруг нас. Я продолжала цепляться за свой гнев и отказывалась подыгрывать, не притронулась к ручке и тетради, легла на спину и уставилась в небо.

– Ванесса, – сказал Стрейн. – Садись и принимайся за работу.

Так он обратился бы к любому зарвавшемуся школьнику, но сейчас в его голосе таилась слабость, умоляющие нотки, которые, несомненно, слышали все. Ванесса, пожалуйста, не надо так со мной. Я не шевельнулась.

Когда мы собрались уезжать и все сели в микроавтобус, Стрейн схватил меня за предплечье и отвел за кузов.

– Прекрати так себя вести, – сказал он.

– Пусти. – Я попыталась вырваться, но он держал меня слишком крепко.

– Таким поведением ты ничего не добьешься. – Он так грубо тряхнул меня за руку, что я чуть не упала.

Я оглянулась на задние окна микроавтобуса, чувствуя себя расколотой надвое: одна моя половина была здесь, с ним, а другая – внутри с остальными, защелкивала ремень безопасности и засовывала под сиденье рюкзак. Выглянув из окна, любой мог увидеть, как пальцы Стрейна впиваются в мягкую кожу моего предплечья, и этого хватило бы, чтобы вызвать подозрения – больше чем подозрения. Эта мысль хлестала меня, жгла кожу: возможно, он хотел, чтобы нас увидели. Я начала понимать, что, чем дольше тебе что-то сходит с рук, тем безрассудней ты становишься, и наконец у тебя чуть ли не возникает желание быть пойманным.

Вечером Дженни постучалась ко мне и спросила, можно ли со мной поговорить. Я, лежа в постели, смотрела, как она входит в комнату и закрывает за собой дверь. Она обвела взглядом беспорядок в моей комнате, разбросанную по полу одежду, заваленный разрозненными бумагами стол и кружки с зацветшим недопитым чаем.

– Да, я по-прежнему грязнуля, – сказала я.

Дженни покачала головой:

– Я этого не говорила.

– Зато подумала.

– Неправда. – Она отодвинула из-за стола стул, но там лежала стопка чистого белья, которое я уже неделю не могла убрать в шкаф. Я сказала Дженни скинуть белье, она наклонила стул, и одежда соскользнула на пол.

– Я хочу серьезно с тобой поговорить, – сказала она. – Только не злись.

– С какой стати мне злиться?