– Нет, не думаю, что кто-либо что-либо подозревает. – Он достал из холодильника банку пива и принялся пить, наблюдая, как я ем. – Ты хочешь, чтобы люди что-то заподозрили?

Я откусила большой кусок тоста, чтобы потянуть время перед ответом. Некоторые вопросы, которые он мне задавал, были обычными, а некоторые – проверкой. Этот был похож на проверку. Глотая, я сказала:

– Я хочу, чтобы они знали, что я для тебя – особенная.

Стрейн улыбнулся, потянулся к моей тарелке, подхватил кусочек омлета и отправил в рот.

– Поверь мне, – ответил он, – они точно это знают.

Неожиданно для меня он включил нам старую кубриковскую «Лолиту». Видимо, так он извинялся за свои слова, что я воспринимаю роман слишком буквально. Пока мы смотрели кино, Стрейн разрешил мне выпить пива, и потом, поднявшись в спальню и снова надев пижаму с клубничками, я ощущала такую легкость, что в ответ на просьбу встать на четвереньки, чтобы он мог вылизать меня сзади, я нисколько не смутилась, просто сделала, как мне сказали. После секса он сходил в гостиную и принес «поляроид».

– Не одевайся пока, – попросил он.

Я, округлив глаза, прикрыла грудь руками и покачала головой.

Он с нежной улыбкой заверил меня, что фотографии не увидит никто, кроме него.

– Я хочу запомнить этот момент, – сказал он. – Запомнить, как ты сейчас выглядишь.

Он сделал несколько снимков. Потом я закуталась в одеяло, и Стрейн разложил карточки на матрасе. Мы вместе смотрели, как они проявляются – кровать и мое тело возникали из темноты.

– Боже, только посмотри на себя, – сказал Стрейн, пожирая снимки глазами. Он был зачарован, ошеломлен.

Я смотрела на фотографии, пытаясь увидеть то же, что и он, но я выглядела слишком странно: до боли бледная на фоне незаправленной кровати, взгляд расфокусирован, волосы примяты после секса. Когда Стрейн спросил, что я думаю, я сказала:

– Они напоминают мне тот клип Фионы Эппл.

Он не отрывал взгляд от снимков.

– Чей клип?

– Фионы Эппл. Моей любимой певицы. Помнишь, я как-то давала тебе ее послушать?

А еще пару недель назад я записала тексты нескольких ее песен на вырванном из блокнота листке, сложила его и, выходя из класса литературы, оставила на учительском столе. Мы тогда поссорились из-за моего отъезда в колледж: я сказала, что не хочу никуда уезжать, Стрейн возразил, что мне нельзя жертвовать будущим во имя кого бы то ни было, включая его, я расплакалась, и тогда он сказал, что я пытаюсь манипулировать им с помощью слез. Я думала, что стихи помогут ему понять мои чувства, но он ничего о них так и не сказал. Возможно, он вообще их не прочел.

– А, ну да. – Он собрал снимки. – Пожалуй, лучше положить их в надежное место.

Он вышел из спальни, спустился на первый этаж, и меня внезапно охватило такое раздражение, что я почувствовала жжение в груди, на лице, в руках и ногах. Я спрятала голову под одеяло, вдохнула горячий воздух и вспомнила, как несколько недель назад что-то сказала о Бритни Спирс, а Стрейн понятия не имел, кто она такая. «Это какая-то поп-певица? – спросил он. – Не думал, что твои вкусы тяготеют к подобному». Он так это сказал, будто я тупая, хотя это он не знал, кто такая Бритни Спирс.

На апрельских каникулах мне исполнилось шестнадцать. Бэйб съездила к ветеринару на стерилизацию и вернулась вялая, с выбритым и зашитым животом. Я показала родителям список колледжей, которые подобрал для меня Стрейн, и мы поехали в Южный Мэн, чтобы посетить некоторые из них. Когда мы бродили по кампусам, папа ошеломленно таращился на корпуса, а мама зачитывала информацию, которую нашла в Сети: сорок процентов студентов Боудин-колледжа стажируется за рубежом; каждый четвертый студент поступает в аспирантуру.

– И сколько это удовольствие стоит? – спрашивал папа. – Эти цифры ты тоже распечатала?

Посреди недели, пока родители были на работе, меня навестил Стрейн. Оставив свой универсал на заросшем съезде для лодок, он прошел к нашему дому пешком через лес. Я дожидалась его в гостиной, то и дело заглядывала в кухню, ожидая увидеть его в окно, и слегка взвизгнула, когда это произошло, как будто от страха, но на самом деле нет – чего мне было бояться? В куртке цвета хаки и очках на магнитной застежке он походил на чьего-то папу, на невзрачного занудного тихоню средних лет.

Когда он, сложив ладони ковшиком, заглянул в окно, я распахнула дверь, держа Бэйб за ошейник, но та вырвалась, как только Стрейн переступил порог. Он поморщился, когда Бэйб на него напрыгнула. Из пасти у нее свисал розовый язык. Я объяснила, что нужно просто сказать ей: «Нельзя», но вместо этого Стрейн так сильно ее оттолкнул, что она упала на спину. Обиженно поблескивая белками глаз, Бэйб ушла к себе в конуру. В эту секунду я его ненавидела.

Сцепив руки за спиной, как будто боясь к чему-нибудь прикоснуться, он осматривал дом, и я внезапно увидела все его глазами: у нас было не так чисто, как у него, ковер покрывал слой собачьей шерсти, диван был старый, подушки продавлены. Обходя первый этаж, Стрейн остановился у подоконников, на которых были расставлены маленькие деревянные домики. Мама их коллекционировала; я дарила ей по домику каждое Рождество. Стрейн разглядывал их, и я представила, что он думает, как глупо собирать такое уродство. Мне вспомнились безделушки на его книжных полках – все были привезены откуда-то из-за границы, с каждой была связана своя история, – вспомнилось, что он сказал о маме с папой после родительского собрания. «Достойные люди, – так он их назвал. – Соль земли». Мне вспомнилось, как он рассказывал о стипендиатке-старшекласснице с его углубленных занятий: ее приняли в Уэллсли, но учиться она там не могла – слишком дорого. Стрейну было ее ужасно жаль, но что поделаешь? «Бедняжка из неимущей семьи», – сказал он.

– Тут скучно, – сказала я, хватая его за руку. – Пошли наверх.

В мою спальню он вошел пригнувшись. Он был такой большой, что занимал всю комнату, касался затылком скошенного потолка.

– О, – выдохнул он, оглядывая завешенные постерами стены, незаправленную кровать. – Это так восхитительно.

Из-за Броувика моя комната застыла во времени и скорее отражала меня в тринадцать, а не сейчас. Я боялась, что она слишком напоминает спальню маленькой девочки, но Стрейна это, похоже, не беспокоило. Он изучал книжные полки, забитые романами, которые я читала в средней школе и давно переросла, комод, заставленный флакончиками засохшего лака для ногтей и пыльными плюшевыми игрушками. Приподняв крышку моей шкатулки для украшений, он ухмыльнулся, когда оттуда выскочила крутящаяся балерина. Открыв мешочек на шнурке, он высыпал себе в ладонь куколок из коричневой бумаги и бечевки. Он так бережно ко всему прикасался.

Перед сексом он велел мне притвориться спящей, чтобы он забрался в постель и потрогал меня, пока я делаю вид, что просыпаюсь. Потом он резко в меня вошел, зажал мне рот и сказал: «Тихо», как будто в доме был кто-то еще. Он так бешено и быстро долбил меня, что мозг словно гремел у меня в черепе, я обмякла, и разум выскользнул из меня, спрятался внизу, где, по-прежнему не понимая, что сделала не так, поскуливала в конуре Бэйб. Кончив, Стрейн положил меня в нужную позу, разложил волосы по моей груди, раздвинул шторы, чтобы свет падал на мое тело, и сделал еще один снимок.