Я позволяю себе заниматься сверханализом в течение добрых десяти минут, потом стряхиваю с себя эти мысли и решаю не сомневаться в нем. Поднявшись с кровати, я снимаю пижаму и иду в душ. Через пару часов мне нужно быть на работе.

Приготовившись, я иду к бабушке, чтобы позавтракать, но едва я открываю дверь, как оказываюсь лицом к лицу с Майлзом, внуком Констанс, сидящим за столом в бабушкиной кухне.

– О, привет. – Я замираю на месте. Его тонкие губы изгибаются в улыбке.

– Здравствуй, Марица. Давно не виделись.

Ну да…

– Как дела? – спрашивает он, сдвигая очки в толстой оправе повыше на своем длинном носу. Ничего не изменилось с тех пор, как я в последний раз видела его. Он, как обычно, одет в клетчатую рубашку с закатанными до локтя рукавами, черные узкие джинсы и белые кеды – как будто это некая форма для персонала киностудии.

– Хорошо, а у тебя? – Я направляюсь к кофейному бару рядом с кладовкой, и Майлз поворачивается всем телом, провожая меня взглядом узких глаз.

– Отлично.

Я беру фарфоровую кружку и поворачиваюсь к нему спиной.

– А где бабушка и Констанс?

– Где-то тут. – Он хихикает. – Наверное, полируют «Оскары» или что-то в этом духе.

Я не смеюсь. Он совсем не забавный. Он неуклюжий, абсолютно понятный, и рядом с ним почему-то всегда возникает ощущение, словно он вторгается в мое личное пространство.

Вернувшись на кухню, я не обнаруживаю обычного бабушкиного воскресного завтрака: ни масла, ни бекона, ни овсянки из дробленого зерна, ни блюда с ломтиками свежей клубники и ананасов. Должно быть, она дала своему повару выходной.

– Ну ладно, мне пора на работу, – говорю я, направляясь к раздвижной двери. – Рада была видеть тебя, Майлз.

Он встает.

– Ты пришла сюда только ради чашки кофе?

Остановившись, я киваю.

– У бабушки отличный кофе.

Он сжимает тонкие губы и выдыхает через нос.

– Понятно.

Я берусь за ручку двери, с силой дергаю ее и вдыхаю теплый утренний воздух.

Свобода.

Свобода от Майлза Бриджера.

Я спешу поскорее вернуться в гостевой домик. То, как он смотрит, то, как он стоит, то, как исходящая от него атмосфера уныния липнет ко всему вокруг, вызывая у меня желание еще раз принять душ…

Минуту спустя, вернувшись к себе, я браню себя за чрезмерную реакцию. У нас с ним было всего одно свидание. Одно. Он был странный, пытался поцеловать меня, и он не в моем вкусе. После этого он в течение двух недель звонил мне каждый день и наконец перестал, когда понял столь явный намек.

Он просто занудный, неуклюжий парень. И он добрый. Я не говорила еще о том, что он добрый. Он просто… не в моем вкусе.

Нужно быть к нему снисходительнее. Я не могу винить его за это невинное увлечение мною. В конце концов, худшее, что он когда-либо сделал, – это попытался поцеловать меня, перед этим съев четыре ломтя чесночного хлеба, во время того кошмарного свидания в жуткой итальянской забегаловке в Саут-гейте.

Схватив свой фартук и сунув ноги в рабочие туфли, я беру ключи и направляюсь к своей машине, но мои мысли крутятся вокруг письма Исайи.

Я обещаю себе, что перестану думать об этом. Я обещаю себе, что больше не буду искать в этом письме то, чего там нет.

Но обещания так хрупки.

И иногда они нарушаются.

Когда мы возвращаемся от сирийской границы, я нахожу на своей кровати письмо Марицы.

Бросив сумку, я сажусь и вскрываю конверт.

Дорогой Исайя!

Пожалуйста, прими мои самые искренние извинения за ту посылку. Надеюсь, моя доброта не оскорбила тебя. Но, если серьезно, прими это как есть. Мы – друзья, и мне позволено совершать добрые поступки в твой адрес.

Надеюсь, что ты невредим, и жду от тебя следующего письма, когда ты вернешься со своей суперсекретной военной миссии.

Когда ты приедешь домой? «Panoramic Sunrise» будут играть следующий концерт через пять месяцев в Пасифик-Пэлисейдс. Это будет выступление на открытом воздухе, должно быть весело…

Ах да. Я воспользовалась твоим советом и переспала кое с кем, потому что ты был прав – я в последнее время чувствую себя несколько напряженно. В общем, это было ужасно. Это просто какой-то парень, которого я подцепила в том баре, куда мы ходили с Мелроуз. Он был пьян, у него почти не стояло, и я даже не кончила. Наутро он попытался перед уходом поцеловать меня, воняя перегаром. Кто так делает?! Черт бы тебя побрал, капрал, – я больше не буду слушать твоих советов.

Твой друг –

Марица-официантка.

P.S. Я ненавижу тебя… потому что виню за этот секс с пьяным импотентом.

Зажав ее письмо в пальцах, я перечитываю его еще раз – особенно часть про секс с каким-то случайным парнем.

Моя кровь закипает, тело напрягается. Мысль о том, что какой-то парень лапал нагое тело Марицы, запускал руки повсюду… мне противна эта мысль.

Да, я сказал ей, что ей нужно с кем-нибудь переспать. Я подталкивал ее в этом направлении.

Но я не знал, что это будет ощущаться так – словно удар в живот, и теперь я даже не знаю, как это осмыслить и что с этим делать.

Я убедил себя, будто она ничего для меня не значит, будто она просто острая на язык девушка, с которой я гулял неделю… но теперь я не знаю.

Я ни хрена не знаю.

Все, что я знаю, – что у меня в груди поселилась беспокойная тяжесть, которой не было там пять минут назад.

– Капрал, вы готовы? – В дверях стоил лейтенант Харбинджер. – Пора выдвигаться снова.

– Мы же только что вернулись.

– Да, – говорит он. – А теперь надо выезжать снова. Будет еще один авианалет. Нужно пошевеливаться.

Я солгала.

Я нарушила одно из своих жестких правил.

Правда, это была всего лишь недоговоренность, а не прямая ложь. Мне кажется, это нельзя назвать веским оправданием, но другого оправдания у меня нет.

Когда я написала Исайе, что переспала с каким-то парнем… это был не какой-то случайный парень.

Это был Майлз.

И я не горжусь этим, По сути, я испытываю отвращение к себе. Мелроуз по какой-то дурацкой причине пригласила его выпить с нами – думаю, ей стало его жалко или что-то в этом роде.

Мы оба изрядно набрались. Это случилось ужасно быстро, без каких-либо мыслей или намерений, и как только все закончилось, я поняла, что это ошибка, и пришла в ужас от собственного поведения.