Это мог быть любой из нас, но сегодня это был Янссон.

Хотя он был молод и зелен, он должен был стать одним из лучших. Я знал это. Я видел это в нем. Может быть, он и был новичком, но в его глазах горели огонь и решимость, каких я никогда прежде не видел. А теперь от него останется лишь ребенок, который только из вторых рук сможет услышать рассказ о том, каким отважным героем был его отец.

В ушах у меня все еще звенит, и нет времени сидеть и обдумывать случившееся. Не прошло и половины суток после нашего возвращения с сирийской границы, как наша база оказалась в осаде. Вспышки света и последовавшие затем оглушительные взрывы и крики в ночи будут преследовать меня в кошмарах до конца жизни, но помимо этого со мной случилось нечто странное.

Посреди всего этого хаоса, в те мгновения, когда я не был сосредоточен лишь на том, чтобы просто выжить, я ловил себя на том, что думаю о ней.

О Марице.

Подобная близость к смерти что-то делает с человеком, заставляет его заново оценить свои приоритеты и то, чего он действительно хочет от жизни. Она вынуждает его задаться вопросом: действительно ли жизнь, которую он ведет, имеет хоть какое-то значение? Или он просто дрейфует по течению, веря, как последний дурак, в собственную ложь – в то, что он счастлив в одиночестве, в то, что никто другой никогда не будет ему нужен дольше, чем на одну пьяную ночь в номере отеля?

Но я покончил с ложью самому себе.

Я хочу, чтобы в моей жизни было значение.

Я хочу, чтобы в моей жизни была она.

Я хочу узнать ее – по-настоящему узнать. Я хочу сделать так, чтобы она улыбалась. Я хочу чувствовать клубничный вкус ее губ и убирать пряди волос, упавшие ей на лицо. Я хочу вместе с ней ходить на дурацкие туристические экскурсии, делать то, чего ни за что на свете не сделал бы ни с кем другим. Я хочу показать ей еще больше созвездий. Я хочу сводить ее еще на один концерт «Panoramic Sunrise», потому что, черт побери, она заслуживает этого.

Я хочу, чтобы она ждала меня, расширяла мои горизонты, делала раздражающе милые вещи и говорила, что скучает по мне.

И я не хочу, чтобы она спала с кем-то еще.

Засовывая то, что осталось от моих вещей, в армейскую походную сумку, я нашел смятый обрывок бумаги – какой-то старый рапорт, обгоревший по краям. Я достал из ящика стола ручку. Нацарапав записку, я сложил листок вчетверо и сунул в карман.

При первом же шансе я отправлю его.

– Капрал, нам нужно идти.

Я поднимаю взгляд и вижу в дверях лейтенанта Питерса, бледного, словно призрак. Знакомый тошнотворный звук, с которым бомбардировщики прорывают звуковой барьер, грохочет в небесах над нами, сотрясая каждую кость, каждую мысль.

К вящему разочарованию моей матери, я не религиозный человек, но я выкраиваю пару секунд, чтобы дать обет Богу. Пусть я вернусь домой живым, и тогда, клянусь, я расскажу Марице о своих чувствах. Я буду тем мужчиной, которого она заслуживает, которым я должен быть. Я изменюсь. К лучшему. Навсегда.

И расскажу ей все.

Мелроуз обхватывает ладонями складчатую морду своего пса и трется кончиком носа о его нос.

– В последнее время у тебя какой-то подавленный вид, – говорит она.

– У меня? Или у пса? – спрашиваю я. Она закатывает глаза и сгребает мопса в охапку.

– У тебя. Мерфи всегда счастлив. Он ведет отличную жизнь.

– Я не… несчастна, – отвечаю я и тянусь за бутылкой воды, стоящей на кофейном столике. Отвинтив крышку, я подношу горлышко к губам и добавляю: – Полагаю, я в последнее время просто слишком много думаю об Исайе.

– Все еще? – Мелроуз прямее садится в старом кожаном кресле. – Ты не видела его… сколько?.. Несколько месяцев? А знакомы вы были всего неделю?

– Знаю, знаю. – Я делаю глоток воды. – Девять дней. Я все это знаю. Не думай, будто я не твержу себе все это постоянно. Полагаю, я просто пытаюсь понять, как так получается: два человека так хорошо провели время друг с другом, потом писали друг другу все эти милые письма, а потом он просто… замолчал.

– Тебе нужно какое-нибудь новое увлечение или что-то еще, чтобы ты не застревала на мыслях обо всяком бесполезном тупом мусоре, наподобие твоего капрала Дубины.

– Не то чтобы последние месяцы я только и делала, что сохла по нему. Я жила своей жизнью, делала все то же самое, что и прежде, до того, как встретилась с ним, – объясняю я. И это правда. Я хожу в кино. Я пью с подругами. Я обедаю со своими близкими. Я читаю книги и навещаю родных. Я вовсе не сижу, ожидая почтальона или неожиданного стука в мою дверь. Но это не заставляет всю ситуацию в целом меньше беспокоить меня. – Я просто хочу знать, что с ним все в порядке, Мел. Сейчас даже неважно, почему он перестал мне писать. Я просто хочу знать, жив ли он, цел ли он. Это единственное, что меня заботит.

Мелроуз встает и собирается что-то ответить, но ее прерывает мой телефон – он начинает вибрировать и ползти по крышке столика.

– Ага, – говорю я, взглянув на экран и сбрасывая вызов. – Опять тот неопределяемый номер.

Я отвечала на эти звонки несколько раз, но так и не услышала ничего – как будто на том конце нажали кнопку отключения микрофона.

– Тебе с него все еще звонят? – спрашивает она, хмуря брови.

– Да. Не реже, чем через день. – Это началось пару месяцев назад, и я не особо о них задумывалась тогда. Чаще всего звонки поступали, когда я была на работе или на занятиях, и мой телефон стоял на беззвучном режиме. Но теперь я получаю их почти каждый день, иногда по два или три раза на дню.

– Во имя всего святого, может быть, сменишь номер? Это единственный способ прекратить подобное. – Она баюкает Мерфи в объятиях и целует его в макушку.

Устало вздохнув, я смотрю на темное стекло экрана. Я месяцами откладывала это решение… может быть, потому, что часть меня хочет удостовериться, что у Исайи будет способ связаться со мной, если ему что-то понадобится, если он чего-то захочет… неважно.

Но сейчас этот аргумент кажется несколько спорным.

– Сделаю завтра же, первым делом, – говорю я. Поднявшись, я иду в свою комнату и беру блокнот – тот самый, в котором содержатся все письма, которые я написала Исайе за последние несколько недель. Письма, которые я поклялась не отправлять, пока от него снова не будет известий.

Я столько хотела бы сказать ему – столько глупых вещей, на самом-то деле. Например, я хотела бы сказать ему, что наконец-то решила, чего я хочу от жизни; я наконец-то выбрала специальность и с этого августа у меня начнутся занятия. Он был бы рад за меня. По крайней мере, я так считала.

Кажется, на самом деле я этого уже не знаю.

В конечном итоге Мелроуз права.

Он просто посторонний человек, с которым я была знакома девять дней, и после всех этих месяцев и всех этих писем он по-прежнему остается посторонним. Незнакомым.