там уже не вертится ни одно колесо и что какая-то большая скала обрушилась на пещеру, в которой работал хромой Егор.

Из темных глубин моей памяти встает одна суровая картина. С трудом узнаю место, с трудом ориентируюсь в обстановке… То наша скала… темное ущелье, где ни зги не видать. Другой берег светлый. Камни белеют, как снежные сугробы в теплую весеннюю ночь. Белые и черные быки лежат у камней. Они неподвижно жуют, и чудится, что камни могут превратиться в быков или же быки могут окаменеть, если будут долго лежать. Кто-то, закутавшись в старый палас, спит на камнях…

Сколько ни роюсь в памяти, не могу определить, когда я видел освещенный берег ущелья и отдыхающих на зеленой траве черных быков.

А на вершине скалы стоит в тени мой товарищ, сын гончара. Он пожимает мне руку. Из-за угла улицы я оглядываюсь назад. Он еще стоит на верхушке скалы; трудно определить, куда направлен его взор. У него в руках ничего нет, но Андо склонился так, что кажется, будто он опирается подбородком на палку.

Тот же экипаж, та же дорога, она блестит в темноте, как пенистая вода. Те же колокольчики и давящая тоска.

И вдруг во тьме зажглись огни, как будто внезапно волны света заколыхались над городом, как от ветра колышется зрелая нива.

Я думаю, что Андо спустился в ущелье, в развалившийся саманник Дамура, который ожил благодаря тому, что в нем установили машины, а скалы одели в сталь. Теперь мотор, подобно запертому зверю, рычит в каменной пещере, с потолка которой каплет вода.

Андо развел костер на дворе, у самого входа, где выдолбили камень и устроили в углублении очаг. Он подвесил над огнем медный закопченный чайник, и пламя трепещет в ущелье.

Скоро стемнеет совершенно, огонь в очаге потухнет, Андо закутается в чехол машины и усталыми глазами будет смотреть до утра на красную лампу, на медные стрелки, на ремни. Усталые веки отяжелеют, но его чуткий слух будет следить за шумом ремней.

С горы дует холодный ветер. Экипаж поднимается к вершине… Внизу мигает множество огней; они наблюдают за городом, они то тускнеют, то разгораются. Экипаж переваливает на другую сторону горы. Я мысленно прощаюсь с городом, с кварталом Гюнеш, с нашим Острым камнем и с товарищем моего детства Андо.

— Если три раза мигнут огни, знай, что…

Так сказал Андо, когда мы вышли из пещеры. Он это делал для меня, так он прощался со мною.

Я не заметил, как в третий раз погасли огни. Над городом царил белый молочный свет…

Другая сторона горы была во мраке. Луна стояла низко, и вершина горы скрывала ущелье от белого серпа луны. Экипаж катился вниз, чудилось, что мы спускаемся в пропасть, в бездонную пропасть. Так же проваливался в пропасть наш квартал Гюнеш, когда темнело, в городе зажигались огни, а в деревне угасал последний глиняный светильник.

Андо с вершины скалы смотрел на деревню и говорил с горечью, что медные провода не доходят на другой берег реки, до затерявшейся в камнях нашей темной деревни.

Как древний летописец, дрожащею рукою я записываю последние страницы этой истории. Нужно закончить историю неповторимых дней, пока не иссякнет в светильнике масло.

И теперь стоит наша скала. Острый камень торчит над нашим кварталом, как палец великана. Я хочу, чтобы эти незатейливые строки прожили бы столько, сколько простоит наш утес.

Наступили суровые дни, подобно холодной осени. В полях прорастала зрелая пшеница. Земледельцы зябли в окопах и непривычными руками двигали ружейные затворы. Свинцовый град сыпался на камни и скалы, приводил в ужас людей и зверей, ломал трепещущие деревья.

Подкралась зима, холодная и беспощадная, как смерть.

По домам города ходил какой-то монтер, растрепанный, в черной от мазута одежде, с лестницей на плече, точно фонарщик. В одном месте буря сорвала медные провода, в другом — пуля разбила лампочку; шрапнель раскроила столб, белые чашки беспомощно повисли и жалобно звенели, когда ветер спутывал проводу. Монтер бывал всюду. Он: слышал, а чем говорили люди в своих домах, он видел, кто как живет. Один раз, когда Андо связывал электропровода, он увидел. Машо в белой как снег одежде, с увядшими фиалками в волосах. Она спускалась с лестницы: под руку с каким-то офицером.

Женщина, подняла голову. Ее взгляд, выражал холодное равнодушие, как будто со столба смотрел не Андо, а набитое соломой чучело. Офицер, поймав взгляд жены, испытующими, глазами посмотрел наверх. Андо продолжал медленно завязывать проволоку, не отрывая от офицера глаз.

Это был враг, офицер контрразведки Нагорной Армении. Если бы тот знал, что совсем близко, в лежащем под столбом кожаном, мешке, спрятана бумага, которая может выдать монтера, с какой звериной, радостью он спустил бы его со столба!

Иногда огни мигали, два, иногда три раза. Весь город погружался во мрак, затем вдруг снова вспыхивали огни. Это делал Андо, когда ему приказывал некто, с которым он встречался в подвальном этаже одного из домов в глухом квартале города.

И в эту ночь из различных уголков города несколько человек спускались в ущелье по окольным дорогам, между садами. На почерневших стенах старой пещеры покачивались блики от светильников и тени людей, сидевших вокруг огня. Можно было подумать, что эти тени делали попытку вырвать из огня свои крылья.

Громче всех говорил рослый мужчина, сидевший днем под сводом постоялого двора и ковавший подковы. Спокойно, тепло звучал голос товарища, жившего в подвальном этаже и днем носившего черные очки; Он сообщал сведения о солдатах и об оружии, передавал полученные подпольным путем распоряжения. Иногда приходили в город из окрестных деревень люди, приходили по окольным дорогам, иной раз средь бела дня, под видом угольщиков или же крестьян, которые ведут в кузницу лошадей.

Андо слушал их рассеянно. При малейшем шорохе в ущелье он выскакивал во двор: на нем лежала внешняя охрана, — никто лучше него не знал скал, темных пещер и узких тропинок.

В ущелье бушевал ветер; Замерзшие волки спускались из дрнганского леса, обнюхивали человеческие следы, подходили к пещере, но, испуганные грохотом машин, светом, огнями, убегали и снова поднимали вой над сонными кварталами.

На рассвете из пещеры поодиночке расходились люди. Они ныряли по узким тропинкам и по садовым дорожкам в безмолвные улицы города и исчезали бесследно. Ущелье совершенно пустело. Андо гасил светильник, прятал его в стенной щели и возвращался к машине.

Иногда вытаскивал из-под камня первый печатный лозунг, который был получен от гонца. Он запирал двери, подносил