Ламия смотрела перед собой огромными слепыми глазами, и Раймон не мог понять, в сознании она или нет. Он прислонил её к стене и, взяв кинжал, пригвоздил одну ладонь вампирши к стене.

– Что ты делаешь? – подошедшая вплотную Свеа поморщилась. – Давай её сюда.

Она отодвинула бархатную штору совсем рядом, и Раймон увидел вделанные в стену крюки. Как пользоваться такими устройствами, он не знал, но при помощи Свеа закрепил бесчувственное тело на стене. Крюки оказались для Ламии слишком высокими, и пришлось удлинить спускавшиеся с них цепи, но это было даже к лучшему – теперь кровь, капавшая с рассечённого запястья Свеа, падала прямо на губы принцессы. Когда третья капля коснулась её кожи, Ламия дёрнулась, приоткрывая рот, и острый язычок поймал следующую.

Процесс шёл медленно. Свеа с трудом держалась на ногах с самого начала, а по мере того, как её жизнь переходила к Ламии, стоять становилось всё тяжелее.

Когда Ламия зашевелилась, и взгляд её стал осмысленным, Раймон вынул воткнутый в стену кинжал и приставил к её горлу. В глазах Ламии вспыхнула ненависть. Раймон снова наклонился к ней и прикусил шею рядом со следами от прошлого укуса. В ней всё ещё было мало крови, но он выпил и эту. Раймон чувствовал, как неведомая ранее сила наполняет его тело с каждым глотком, и сила эта пылала огнём в его венах. Голова кружилась. Жажда изменила цвет, и хотя он пил за вечер уже третью жертву, становилась лишь сильнее с каждой секундой.

Он отстранился, уступая место Свеа, и всё повторилось снова. Они менялись местами ещё трижды. Свеа уже висела в его руках, и запястье её у губ Ламии приходилось придерживать Раймону. Наконец кровь перестала сочиться из надреза, и сам надрез уже не пытался затянуться. Ламия слабо вращала глазами, но двинуться не пыталась.

Подняв Свеа на руки, Раймон подошел к окну. Прикрывая голову командора краем плаща, он плечом разбил стекло. Он сам не знал, как сделал то, что произошло потом. Просто осознание того, что он может это сделать, наполняло каждую клеточку тела, когда оно рассыпалось обрывками тьмы. Сознание разделилось на сотни кусочков, и каждый из этих осколков был занят мыслями о том, как удержать бесчувственное тело командора, поднимаясь в ночное небо.

Они оказались во дворце задолго до рассвета. Раймон укутал Свеа в одеяло, но кормить боялся. Безумие всё ещё клокотало в нём, и он не был уверен, кто он на самом деле, не пришла ли вместе с кровью в его тело и душа Древней. Раймон уснул, сидя на полу рядом с постелью Свеа и опустив подбородок на край одеяла. Наверняка кто-то тревожил их днём, но будить не решился никто.

Проснувшись, Раймон обнаружил, что за окнами снова темно. Злость улеглась, уступив место усталости. Только теперь Раймон решился. Он надорвал зубами запястье и приложил ранку к губам Свеа. Поначалу та не пила, лишь позволяла густым каплям стекать по горлу. Затем начала понемногу посасывать запястье, и, наконец, открыла глаза.

– Получилось? – только и спросила она. Раймон кивнул. У самого у него кружилась голова. Хотелось прилечь, и он заполз на постель рядом со Свеа, уложил её голову себе на грудь и крепко обнял. Свеа снова уснула, а Раймон долго смотрел в темноту перед собой и пытался осмыслить случившееся. «Кровь делится на две части… постоянную и временную…» – билось в голове. Но он всё ещё чувствовал на грани сознания бесконечную злобу Древней. Или это была его собственная злоба? Он не знал.

Уже под утро в дверь постучали, и на пороге появился Алмонд.

– Результаты смотра… сэр.

Юноша окинул представшую его взору картину. Два окровавленных тела тесно переплелись на перепачканной алым постели. «По крайней мере, оба одеты…» – промелькнула в голове Раймона непрошенная мысль.

– Давай, – Раймон протянул руку и взял свиток. Он знал, что ждать ему нечего, но надеялся, по крайней мере, что друзья справились хорошо.

Уже надрывая печать, Раймон обнаружил, что Алмонд всё ещё стоит, не шевелясь, и смотрит в закрытые глаза командора.

– Как она? – спросил Алмонд тихо. – У неё изменился запах.

Раймон устало кивнул.

– С ней всё будет хорошо. Теперь.

Алмонд кивнул, но вслух всё же сказал.

– Ламия будет в ярости.

– Плевать, – отрезал Раймон, снова опуская глаза на свиток. Ненависть с новой силой зашлась в груди при мысли о том, что они всё ещё должны считаться со злобной дрянью, едва не прикончившей Свеа.

Алмонд отошёл к двери, но уже на пороге остановился.

– В вас тоже, – сказал он тихо, – что-то изменилось.

– Это временно, – Раймон сжал зубы, загоняя клокочущую ярость далеко в глубины себя.

Алмонд ничего не ответил. Молча вышел и затворил за собой дверь.

Раймон, наконец, сорвал печать и раскатал свиток.

Император считал, что полк подготовлен плохо. В этом он видел причины неудач на Западе. И всё же он называл имена трёх бойцов, которых желал перевести в личную гвардию: Лен из семьи Ламии, Дарел из семьи Гая… Раймон облизнул губы и моргнул, потому что последним именем значилось: Раймон из семьи Данага.

Раймон лежал на диване, обитом красным бархатом, и смотрел в окно. Солдаты, с которыми он двенадцать лет назад начинал служить Империи, маршировали из конца в конец плаца в третий раз. Свеа явно не собиралась давать им поблажек.

Сильвара сидела в кресле напротив и то ли читала какую-то книгу, то ли дремала.

За двенадцать лет эльфийка почти не изменилась. Только медная серёжка в её ухе сменилась золотой, подаренной Раймоном, да кожа стала нежной, будто шафран. Эльфы взрослели так же медленно, как и старели, и каждый раз, глядя на неё, Раймон думал – осталась ли прежней Ингрид?

Она была старше Сильвары на десять лет, но, судя по тому, как выглядела девушка, десять лет не значили для чистокровных эльфов ничего.

Правда, Сильвара стала спокойней. Она устраивала истерики при любой попытке нарушить её личное пространство почти год, а потом как-то резко затихла, и вместо того, чтобы отбиваться, стала просто краснеть. Наверное, вступила в ту самую пору. Один раз даже спросила Раймона, не хочет ли тот передать силу по-другому? Но тогда Раймон не нашёл, что ответить, а потом уже никто из них не поднимал эту тему.

Ламия больше не давала о себе знать. Её не видели при дворе, и никто не слышал, чем она занята. Только спустя неделю после нового назначения Раймона император вызвал его к себе и долго серьёзно расспрашивал, что он знает о Древней. Атрей внимательно вглядывался в глаза Раймона, будто пытался вынуть его душу наружу, но, видимо, так и не получил того, чего хотел, и в конце концов отпустил его с миром.

Со Свеа Раймон теперь виделся редко – зато всегда с большим удовольствием. Свеа тоже совсем не изменилась. Так же выматывала себя до изнеможения без всякой в том нужды, будто мстила себе за что-то.