Как только умер Ленин (1924), оказалось, что второй человек в партии, товарищ Троцкий, – предатель.

Каменев, Зиновьев, Бухарин и Сталин свергли Троцкого и изгнали из СССР (1927). Но через пару лет оказалось, что Каменев, Зиновьев и Бухарин тоже враги и вредители. Тогда доблестный товарищ Генрих Ягода их арестовал (1936).

Чуть позже Ягоду как вражеского агента арестовал Ежов (1937). Но через пару лет оказалось, что и Ежов не товарищ, а обычный предатель и вражеский агент. И Ежова арестовал Берия (1938).

После смерти Сталина (1953) все поняли, что и Берия тоже предатель. Тогда Жуков арестовал Берию (1953).

Но вскоре Хрущев узнал, что Жуков – враг и заговорщик. И сослал Жукова на Урал.

А чуть позже вскрылось, что и Сталин-то был врагом, вредителем и предателем (1956). А вместе с ним и бо́льшая часть Политбюро. Тогда Сталина вынесли из мавзолея, а Политбюро и примкнувшего к ним Шепилова разогнали честные партийцы во главе с Хрущевым (1957).

Прошло несколько лет, и выяснилось, что Хрущев был волюнтаристом, проходимцем, авантюристом и врагом.

Тогда Брежнев отправил Хрущева на пенсию (1964). После смерти Брежнева выяснилось, что и он был вредителем и причиной застоя (1964–1982).

Потом было еще двое, которых никто и запомнить-то не успел (1982–1985). Но тут пришел к власти молодой энергичный Горбачев. И оказалось, что вся партия была партией вредителей и врагов, но он-то сейчас все исправит.

Тут-то СССР и развалился (1991). А Горбачев оказался врагом и предателем.

О’Брайен остановил его жестом руки.

– Еще пример, – сказал он. – Несколько лет назад твоя память, кажется, серьезно отказала тебе. Ты поверил, что три человека, в прошлом три члена Партии, Джонс, Аронсон и Рузерфорд, казненные за измену и саботаж после того, как они во всем полностью признались, – ты поверил, что эти люди не виновны в тех преступлениях, в которых их обвинили. Ты решил, что у тебя в руках неопровержимое вещественное доказательство, подтверждающее ложность их признаний. Ты бредил какой-то фотографией. Поверил, что она была у тебя. Фотография вроде вот этой…

В руках О’Брайена оказался продолговатый обрывок газеты. Секунд пять, не больше, он был в поле зрения Уинстона. Это была фотография, в ее подлинности сомневаться не приходилось. Это была та самая фотография! Еще один экземпляр того газетного снимка, где Джонс, Аронсон и Рузерфорд были запечатлены на каком-то мероприятии в Нью-Йорке, снимка, который попал ему в руки одиннадцать лет назад и который он тогда же немедленно уничтожил. Лишь на мгновение фотография оказалась перед глазами Уинстона и опять исчезла. Но он видел ее, видел вне всякого сомнения! Он отчаянно, изо всей силы попытался высвободиться хотя бы до пояса. Но двинуться даже на сантиметр было невозможно. На миг он забыл даже о циферблате. Он хотел лишь одного – снова подержать в руках эту фотографию или хотя бы еще раз взглянуть на нее.

– Она все-таки существует! – крикнул он.

– Нет, – сказал О’Брайен.

Он прошел к противоположной стене. Там была дыра памяти. О’Брайен поднял решетку, и поток теплого воздуха унес жалкий обрывок бумаги. Снимок исчез в пламени, и О’Брайен повернулся от стены.

– Пепел, – сказал он. – Нет, даже не пепел, его можно увидеть. Пыль. Фотографии не существует. Она никогда не существовала.

– Нет, существовала! Она существует! Она осталась в памяти. Я помню ее. Вы помните.

– Я ничего не помню, – сказал О’Брайен

…

О’Брайен задумчиво смотрел на него сверху вниз. Теперь он еще больше походил на учителя, пытающегося вразумить капризного, но подающего надежды ребенка.

– Есть партийный лозунг о контроле над прошлым, – сказал он. – Повтори-ка его, пожалуйста.

– Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, кто контролирует настоящее – контролирует прошлое, – послушно отчеканил Уинстон.

– Кто контролирует настоящее – контролирует прошлое, – повторил О’Брайен, кивая головой в знак одобрения. – А ты веришь, Уинстон, что прошлое действительно существует?

И снова отчаянная беспомощность овладела Уинстоном. Глаза его скользнули к циферблату. Он не только не знал – «да» или «нет» спасет его от боли, он даже не знал, в какой ответ он действительно верит на самом деле.

О’Брайен слегка улыбнулся.

– Ты не метафизик, Уинстон, – сказал он. – До этого мгновения ты, видимо, не задумывался, что значит само понятие «существование». Давай уточним. Существует ли прошлое конкретно, в пространстве? Есть ли где-нибудь такое место, такой материальный мир, в котором события прошлого все еще происходят?