Тонкие стволы деревьев на фотографии были похожи на обгорелые спички, натыканные как попало в комок сероватой глины.

– Да, по телевизору показывали.

– Грустно, правда? Хорошо хоть, новые технологии есть, – он кивнул на спутниковый снимок. – Можно мониторить, тушить с высоты. У меня приятель в универе этим занимается, обрабатывает экологические данные.

– Может, я его знаю?

– Он в Мельбурне учится. А ты ведь в нашем, да? И тоже аэросъемку делаешь? Мне Мишель рассказывала. Я сам хочу туда поступать, на охрану природы.

– Дело полезное.

– Это точно. Проблем сейчас полно: вырубают леса, разрушают озоновый слой… Всем наплевать, что будет через пятьдесят лет. И вообще, кругом безответственность. Люди вон собак запирают в машинах, и они там задыхаются на жаре.

– А один мужик, – добавила Мишель, – завел лошадь, прямо тут, в городе. Держит ее на маленьком пятачке, не выводит никуда. Кормит ли, непонятно. Она ржет все время…

– Так надо заявить в полицию или куда у вас сообщают в таких случаях.

– Нужны доказательства, – вздохнул Джейк. – Там забор высокий, не подберешься.

– Откуда же вы про нее знаете?

– У нас друг напротив живет, он видел, как ее привозили. А я вот тут подумал: если бы сделать фотографии с высоты – было бы видно лошадь?

– Смотря как снять.

– А твоим аппаратом можно?

– Теоретически.

– Знаешь, было бы просто здорово, если бы ты нам помогла! Мы бы тогда эти снимки передали в городской совет…

– А вы отдаете себе отчет, что это может быть незаконно?

– Но ты ведь снимала на улицах.

– Я работаю с конкретным участком и делаю это при поддержке Министерства ресурсов. Где находится этот дом?

– Километрах в десяти.

– Ну вот. А мой участок – здесь, в Западном Хобарте.

– Что же нам делать?

– Наверняка должны быть способы. Придумайте журналистское расследование, попытайтесь попасть внутрь под каким-нибудь предлогом и сфотографируйте.

– А если окажется, – снова подала голос Мишель, – что нет закона, запрещающего снимать сверху, ты нам поможешь? Мы могли бы заплатить, если надо…

Ненакрашенная, с этим наивной надеждой в глазах и привычкой покусывать ногти, она казалась сейчас почти ребенком. Интересно, делится ли она с Люком своими переживаниями, мечтами?

– Слушай, а своим родителям ты говорила про эту лошадь?

– Я пыталась… Папа считает, что я выдумываю. А маме не до этого, она вечно занята.

– А где она сейчас?

– Она медсестра, работает в маленьком поселке в аутбэке[9]. Когда на неделю приезжает, когда на две. Надолго редко отпускают. Мы думали, она останется после Рождества, и мы вместе съездим отдохнуть. Фиг там.

Бедная девочка: отец на репетициях, мать в глуши. Что еще делать? Только лошадей спасать.

– Я попробую выяснить насчет законов. Но обещать ничего не могу.

Всю дорогу до центра, шагая по знакомым улицам, утыканным моими вешками, я старалась вызвать в памяти мелькнувшее на пару секунд музыкантское обиталище с белыми креслами и практичным камином. Была ли там стереоустановка? Нотный пульт или камертон на столе? Как жаль, что нельзя было заглянуть туда на обратном пути. Я даже не успела сосчитать, сколько в доме дверей. Маленький с фасада, изнутри он казался слишком большим для троих, будто пространство в нем было удивительным образом искривлено; и выйдя наружу, я ощутила, как у меня сдавило виски. Хотя вероятней всего, дело было в благовониях.

В автобусе я наконец-то достала из сумки стопку блестящих, новеньких на вид дисков. Рихард Штраус; Бетховен – симфонии; Нильсен – камерная музыка для духовых. Эти имена были пока еще чужими и не вызывали того трепета, какой я испытывала в юности, разглядывая в метро новую кассету или пластинку; и все-таки что-то особенное исходило от них – неощутимое, но опасное, как рентгеновские лучи. Я не знала, чего больше боюсь – остаться глухой к этой музыке, частью которой был Люк, или провалиться в нее с головой, как в чернеющую на тротуаре дыру, чье русское название совпадало с его именем.

Мобильник зазвонил, когда автобус свернул к моей остановке. Я выскочила в прохладные сумерки, пахнущие речными водорослями, и услышала в трубке голос Берни.

– Знаешь, я тут водные лыжи решил купить, – сказал он, будто бы извиняясь, – по объявлению. Это в Сорелле, надо съездить посмотреть. Лучше завтра. Не хочешь со мной? Попрактикуешься заодно.

– Конечно, не вопрос.

В этот раз он приехал раньше обычного и стоял у наших ворот, выключив двигатель, пока я домывала посуду. Из кухонного окна мне было видно, что голова его склонилась над страницами чего-то, разложенного на руле. Журнал читает, что ли?

– Доброе утро, – сказала я, заглянув в салон.

– Доброе, – он с готовностью кинул на пассажирское сиденье журнал, оказавшийся рекламным проспектом. – Как у тебя дела?

– Лучше не бывает. А ты что-то совсем не загорел в своих тропиках.

– Дожди! – посетовал Берни, выбираясь из машины. Куртки на нем сегодня не было, и плоско-волнистый рельеф его предплечий вызывал в памяти байку про Александра Третьего, который во время железнодорожной аварии удержал крышу вагона голыми руками. – Ну что, готова? Небось забыла уже, где тормоз, где газ.

Как всегда, стоило мне тронуться с места, как он тут же затих и посерьезнел. К своей инструкторской роли Берни относился со всей ответственностью и даже радио не давал включать, пока я веду. А так хотелось иногда, вырулив на скоростную дорогу, подставить ветру лицо и ощутить, как музыка рвется в окно и трепещет, будто цветные ленты. Мы ехали в сторону аэропорта, и я снова, как в день своего прибытия, видела песчаниковые скалы и тонконогих коней на пастбище. За эвкалиптовой рощей, похожей на заросли гигантского укропа, мелькнул залив; я попыталась вспомнить, какой именно – вся юго-восточная часть Тасмании сверху была похожа на пятнисто-зеленый листок, обгрызенный гусеницами; но тут полоска растительности оборвалась, и боковое окно превратилось в один огромный слепящий блик: мы вылетели на узкую дамбу, соединяющую берега. Яркое солнце размывало дорогу, и чудилось, будто впереди – упругая доска трамплина, зависшего над голубоватой пустотой. Внутри отчего-то ухнуло и отозвалось гитарным риффом: еще секунда – и машина, поджав колеса, взмоет в воздух.

– Можно, я включу что-нибудь?

– Нет, – ответил Берни с напускной строгостью. – Вот сдашь экзамен, и делай что хочешь. Ты, кстати, уже больше пяти секунд превышаешь.