меня какие-то мрачные плечистые личности, пахнущие потом, луком и перегаром, попыхивающие папиросами, но никаких столкновений – даже случайных, плечом – не происходило. Хотя тропинка в некоторых местах была очень узкой. Почему-то в лесу я чувствовал себя совершенно как дома. А вот в Москве, стоило мне выйти на улицу поздним вечером в мои четырнадцать – шестнадцать лет, я тут же опасливо думал: «Сейчас какая-нибудь шпана задерется». И сразу, пожалуйста, как заказывали. Конечно, я не верю в такую вот силу мысли, предвидение и предсказание. Однако тем не менее – вот.

Потом мы сняли дачу у профессора Волкова. Профессор Волков Александр Андреевич заведовал кафедрой эстетики в Академии общественных наук при ЦК КПСС и был, помимо прочего, специалистом по творчеству Куприна. Это был чудесный мужик, немножко похожий на Хрущева, – лысый, с круглым толстым носом. Веселый и доброжелательный. У него был финский домик – терраса и три комнаты, две из которых смежные. Кстати говоря, такие же финские домики были еще у Владимира Крепса, соавтора Минца по «Клубу знаменитых капитанов», у знаменитого дирижера Кирилла Кондрашина и еще у двух-трех человек. У Волкова почему-то был очень большой участок, больше, чем у многих соседей. А домик маленький. Он сдал нам его целиком, но с условием, что будет время от времени приезжать поиграть в бадминтон на площадке, которая была устроена недалеко от дома. Он и в самом деле приезжал, и тут же к нему приезжал его приятель из местных. Не помню, чем этот приятель занимался, но, кажется, чем-то связанным со строительством именно этого поселка. То ли инженер-строитель, то ли архитектор, по фамилии Проппер. Лицом похожий на Кагановича и на писателя-чекиста Маклярского тоже. Только Маклярский был бритый, а Проппер и Каганович с небольшими усиками под носом. Проппер приезжал на велосипеде с мотором. Не на мопеде, как сейчас, а именно на велосипеде с мотором. Пятидесятикубиковый трескучий моторчик был привинчен к раме, и от него шла цепь. Именно такая машина и была описана в рассказе моего папы «Мотогонки по отвесной стене». Волков с Проппером долго играли в бадминтон – через сетку, но не по-настоящему, а по-пляжному, то есть не желая победить, забить противнику волан, а наоборот, стараясь подольше продержать волан в воздухе. Они уставали, сильно потели и после игры поливали друг друга водой из садового шланга. Профессор Волков просовывал шланг в трусы и изображал, как будто он писает неимоверной струей. Разумеется, он это делал специально для меня и для моих приятелей, которые вертелись тут же рядом, и громко и заливисто хохотал. Мы тоже хохотали.

Волков много раз предлагал моему папе купить у него этот домик. Папа отговаривался отсутствием денег. Волков говорил: «А в рассрочку?» – «Да я не знаю, когда у меня деньги-то будут», – говорил папа. «А неважно, – говорил Волков. – Как будут, так и отдадите, отдавайте по кусочкам. Мне-то что, мне-то ничего, а у вас будет дача». Но папа отказался. Может быть, он хотел купить дом большего размера. Кстати говоря, в нашем поселке была очередь покупателей, потому что купить хотели многие, а дач было мало. Обедневшие писатели, те, что построили дачу с разгона, а сейчас оказались на бобах, все-таки не стремились расстаться с этой роскошной недвижимостью и предпочитали как-то кормиться дачниками. Потом домик профессора Волкова купил Генрих Боровик, в ближайший год пристроил гараж, потом над гаражом построил себе кабинет, а через несколько лет соорудил большой красивый удобный дом, который сгорел буквально на последнем этапе постройки, но Боровик все-таки выстроил его заново. Однако маленький домик, самый первый, оставил. В память о том прекрасном времени, как он сказал мне, когда я случайно встретил его в нашем поселке на зимней прогулке уже сравнительно недавно.

Вот в этом самом доме профессора Волкова папа написал первые «Денискины рассказы».

Когда мы жили в профессорском домике, папа попал в аварию на своей машине. Об этом он написал в рассказе «Человек с голубым лицом». Только меня там не было, и машиниста асфальтового катка, который потом отвозил Дениску домой, не было тоже – и правильно, потому что это прекрасный рассказ, а не протокол автомобильной аварии. На самом деле папа ехал в Москву и, по нашему поселковому обычаю подхватывать попутчиков, вез с собой писателя Бориса Костюковского и трех рабочих: Гену Мазурова, Гену Иванова и Колю Луковкина. Недалеко от места, где сейчас Калужское шоссе пересекает МКАД (тогда еще никакого МКАДа не было), у машины разорвалась шина. Потом в резине нашли маленький как бы противотанковый еж – три сваренных вместе остро заточенных гвоздя. Какой-то гад специально подбросил на дорогу. Машина перевернулась несколько раз и упала под откос. Но это была 21-я «Волга», крепкая, как танк. Поэтому все остались живы, а машина с выбитыми стеклами и приплюснутой крышей своим ходом добралась обратно до дачи. Папа сидел за рулем, хотя левая рука у него был ранена. То есть до Москвы не доехали.

После этого у папы началась странная дружба с этими тремя рабочими. Они часто приходили к нам выпить и поговорить, просто так. Иногда сами бутылку приносили, иногда папа им ставил. Бывало, ночью раздавался гитарный перебор и пьяные голоса: «Товарищ Драгунский, приветствуем вас, извините за поздний час!» Вот такая серенада. Папа выходил к ним. Они сидели в саду за круглым облупившимся столиком, под лампой с жестяным абажуром. Пол-литра водки, граненые стограммовые стопки, тарелка мелких яблок и пепельница, заполненная окурками «Беломора» – жеваными картонными мундштуками с обгоревшей малостью табака. О чем они разговаривали? Не знаю.

17. Трава у забора

Я рос как трава у забора», – сказал я одной своей знакомой. «Но зато какой забор!» – ответила она. Забор был действительно неплох.

Давайте пойдем от абстрактного к конкретному, от метафоры к реальности. Заборы у нас на даче в самом деле были очень разные. Обыкновенные невысокие реечки, крашенные в зеленый или светло-голубой цвет, – такими было большинство заборов. Некоторые, впрочем, из этих реечек или штакетника, как его называли, умудрялись делать что-то более красивое. Например, волнами. Низенькие, повыше, повыше, и опять – пониже, пониже, пониже. Были заборы как бы специально для того, чтобы через них было удобно перелезать, из горизонтального штакетника. Были заборы глухие, полутораметровые, иногда чуть повыше, но ненамного, из поставленных встык досок. Были заборы просто из сетки, так что все, что происходит на участке, было видно.

Мама и папа, уезжая в Москву на целый день, часто оставляли меня «посидеть» у друзей и соседей (впрочем, об этом