блатные песни в исполнении Эстер Паперной (ну ее-то знатоки знают, она соавтор знаменитого в 1920-е годы сборника пародий под названием «Парнас дыбом») и совершенно замечательного певца и, очевидно, собирателя редкостных текстов по имени то ли Алик, то ли Лялик Фридман. Выяснить, кто это такой, мне не удалось. А еще была пленка поразительно смешных и полуприличных рассказов Антона Сегеди в исполнении автора. Как мне потом удалось узнать, Антон Дмитриевич Сегеди был каким-то редактором в Госкино, причем свирепым, злобным и придирчивым цензором; рассказывают также, что на республиканских студиях, где он был куратором из центра, он, наоборот, щедро давал фильмам зеленый свет – но с условием, что у них не будет «всесоюзного экрана»: сняли у себя, у себя и показывайте. Но на досуге он сочинял очаровательные рассказики про алкашей и потаскушек.

Дома у Россельсов всегда был разор и полный тарарам. Книги, рукописи, пленки, чашки, бутылки, немытая посуда, не вытертая пыль на полках, кошки… Моя мама даже говорила: «Что это у нас в доме, как у Россельсов?» Для нее это был эталон разора, кавардака и бытовой грязищи. Хотя люди, повторяю, они были просто прекрасные. Мы и в Москве дружили, что, вообще говоря, странно. Еще Чехов заметил, что дачные знакомства в городе обычно не продолжаются. Увы, мои родители с Россельсами крепко поссорились примерно за год до смерти моего отца. Был случай грустный, дурацкий, обидный – потом расскажу.

Я подружился с детьми писателя Сергея Петровича Антонова – человека талантливого, со странной литературной судьбой. Он мало написал, но несколько его рассказов, как тогда говорили, «прозвучало». Например, рассказ «Алёнка», по которому Барнет снял фильм, повесть «Разорванный рубль» (были инсценировки в театре). А под конец жизни он стал литературоведом-эссеистом и написал интересную книгу под названием «От первого лица» – о роли рассказчика, например бунинского Арсеньева или конан-дойловского доктора Ватсона.

У Антонова были дети Андрюша и Нина. Нина потом стала актрисой в детском театре, Андрюша сначала был преуспевающим юристом-хозяйственником (в советское время), а потом стал правозащитником. Андрюша Антонов любил стариков. У него были фантазии о каких-то древних хромых, бородатых, беззубых, морщинистых, ужасающих стариках. Он все время говорил: «Ты знаешь, я вчера вышел за калитку и вижу – идет страшный старик-к-к-к!» Или там: «Пойдем посмотрим, видишь, какие-то люди, по-моему, один из них старик!» И сам очень часто изображал старика: ходил с палочкой, прихрамывал, шамкал зубами, делал вид, что почесывает бороду, и говорил при этом: «Я старик, я настоящий старик». – «Ты – паршивый старикашка!» – кричала ему сестра Нина, а он делал вид, что догоняет ее, чтобы ударить палкой, но при этом не выходил из роли, а ковылял, пыхтел, хромал и протягивал к ней свои руки с как будто бы скрюченными пальцами. Что это было? Я до сих пор понять не могу.

Мама Андрюши и Нины и, соответственно, жена Сергея Петровича Антонова звалась Наталья Анатольевна, и была она дочерью весьма известного человека – Анатолия Д’Актиля, автора знаменитой песни «Здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых!» и переводчика «Алисы в Стране чудес». Эта книга у Антоновых лежала на столе. Толстенная, с иллюстрациями. Кажется, это он придумал перевести английское «джабберуоки» как «верлиока».

Еще я бывал на даче Владимира Захаровича Масса. Была такая пара эстрадных авторов – Масс и Червинский (эстрадники часто работали парами: Дыховичный и Слободской, Бахнов и Костюковский). Владимир Захарович был высокий, полный, величественный старик (под конец жизни отпустил бороду), автор бесконечных эстрадных скетчей и ревю, хороших юмористических стихов, а кроме того, художник-любитель – но со своей манерой, очень узнаваемой. Вся их дача была завешана его гуашами. В основном это были портреты (мой портрет он тоже нарисовал).

Дочка его Аня была способной писательницей. Издала несколько книг рассказов о геологах и о девушке-подростке, то есть о себе. По-моему, книжка получилась неплохая. Странно, что она не стала популярной. Какая-то там была недораскрутка, говоря по-нынешнему. А так все прекрасно: очень естественные, очень «сопереживательные» рассказы некрасивой девочки с толстой красивой косой, с которой все хотят познакомиться, когда видят ее сзади, но, окликнув, быстро смываются. Впрочем, литература – одна из самых несправедливых вещей на свете. Еще несправедливей, чем игра на валютной бирже. Два пункта налево – и ты богач, два пункта направо – и ты без штанов, но поди знай, когда надо сдвинуть полозок налево, а когда направо?

Соседом Масса был Павел Григорьевич Антокольский. У него художницей-любительницей была жена, Зоя Бажанова. Вся их дача была увешана картинками тети Зои, как звали ее поселковые дети. Это было совершенно не то, что у Владимира Захаровича Масса. Картинки с чертями, арлекинами и зверюшками, небольшие, темного тона, но зато кое-где присыпанные блестками, что делало их особенно милыми. Ясно было, что это чистое любительство, что-то среднее между вышивкой и бисероплетением, и поэтому никакая художественная критика к этим картинкам ну совершенно неприложима. Еще тетя Зоя любила делать чертей и зверей из разных забавных кореньев и веток – весь дом был ими заставлен. Была такая мода в эти годы.

Часто я бывал у Матусовских – это уже была настоящая долгая дружба с его дочерями – старшей Леной и младшей Ирой. Лена была старше меня на пять лет. Ира – на полгода. У Иры был подростковый роман с моим дачным товарищем Андреем Яковлевым, сыном детского писателя Юрия Яковлева.

Но я едва ли не сильнее, чем сестер Матусовских, любил их родителей. Особенно Евгению Акимовну, умную, светлую, гостеприимную, хлебосольную; может показаться, что я просто нанизываю эпитеты с желанием посмертно польстить этой замечательной женщине, но честное слово, она действительно была такая и еще сто раз такая. Человек невероятной доброты, ласки и радости. И Михаил Львович был замечательный человек. Уж не стану говорить, какой он был прекрасный поэт, это все знают. Но он тоже был добр, открыт душой, рассказывал о всяких интересных вещах, показывал свою коллекцию марок. Она была довольно большая, по моему тогдашнему мальчишескому понятию, – несколько толстых альбомов. Показал мне как-то три японские марки, а потом сказал: «Пойдем наверх». И я увидел, что в спальне у него на стене висят три больших японских свитка с точно такими картинками.

Матусовский говорил, что все свои заработки он тратит на туристические поездки. Он привозил оттуда любительские восьмимиллиметровые фильмы и показывал всем соседям. Особенно интересно было про Индию. Слоны, заклинатели змей… Говорили, что Михаил Львович в декабре 1959-го был в Индии вместе с несчастным Алексеем Кокорекиным, который привез в Москву черную оспу. Он был на карантине, но