— Боже сохрани, святой отец! Негоже мне, неразумному, вступать в диспут с мудрейшим прелатом Римской церкви! — в тон аббату парировал Завалишин.

— Вы преувеличиваете, мой юный друг, — притворно-смущенно отозвался аббат, но все же метнул горделивый взгляд на свою разновозрастную паству. Монахи, потупившись, стояли за ним молча.

— Не более вашего, святой отец. Так же, как я далек от чина генерала, вами упомянутого, так и отряд курсантов моих — от армии. Хотя я готов принять слова ваши как комплимент, — с улыбкой поклонился Завалишин. — А где же ваши доблестные гвардейцы, святой отец?

— Они… э-э-э… Они мой, юный друг, на учениях, — нашелся аббат и как-то сразу засуетился: — Да что же мы все на пороге стоим! Пожалуйте в нашу трапезную! Разделите с нами хлеб насущный!

Как и предполагал Завалишин, «разделение хлеба» превратилось в целое пиршество. Стол ломился от фруктов и овощей, и монахи выкатывали уже второй бочонок своего прекрасного вина. Дмитрий Иринархович на это и рассчитывал. Уж больно ему хотелось порадовать своих молодцов домашней едой да вкусным вином после дневного перехода. Монахи, кстати, разводили вино водой, что пришлось по вкусу и завалишинской молодежи. Когда, разомлев и разрумянившись от застолья, все развалились на лавках вокруг длинного стола трапезной, Завалишин наклонился к святому отцу и наконец задал ему вопрос, ради которого, собственно, и завернул к аббату:

— Авва Антонио, мы ищем трех беглецов. Двух мужчин, молодого и постарше, и женщину. Скорей всего, они с какого-нибудь судна…

Но аббат, слегка захмелевший, поскольку один пил вино неразбавленным, в очередной раз поднял свой бокал, похожий на небольшое ведро.

— Что случилось, дон Димитрио? Неужели наше вино утратило в ваших глазах те качества, которые вы еще так недавно превозносили? — с непритворной обидой в голосе проговорил аббат, от которого не укрылось, что Завалишин так и просидел за нетронутым бокалом.

— Я больше не пью, авва Антонио. Поздравьте меня с благим начинанием, — уныло отозвался Завалишин.

— Как?! Ведь лозу эту, — отец Антонио любовно заглянул внутрь своего кратера, — вы, русские, сами нам подарили. Испробуйте же свой дар!

В ответ Завалишин еще дальше отодвинул свой бокал.

— Да нет, не могу я, авва! Слово дал…

— Как?! Мой юный друг дал слово не пить мое вино? — с пьяным удивлением воскликнул аббат. — А в чем же причина?

Было видно, что аббат не на шутку огорчился. Честно говоря, Дмитрий Иринархович тоже был расстроен. Вино за время своих странствий он полюбил. Полюбил именно за его вкус, а не за хмель, который никогда не одобрял. Сейчас же хуже всего было то, что Нахимов да и остальные курсанты смотрели на него с некоторым недоумением. Так что держался Завалишин буквально из последних сил.

— Ведь вино благословил сам Христос! — не зная уже к какому аргументу прибегнуть, воскликнул расстроенный отец Антонио.

Взяв в руку свой бокал, Завалишин, наклонив голову, вдохнул в себя винный аромат.

— Ну уж если Он Сам благословил… — неуверенно начал Дмитрий Иринархович. — В последний раз, что ли? И день жаркий был! Что скажешь, Нахимов?..

В ответ Нахимов, чуть пригубивший вино из своего бокала, хитро ему подмигнул:

— Насколько я знаю, господин лейтенант клятву только насчет водки давали-с…

— Вот молодчина мичман! Вот голова! — радостно и с облегчением воскликнул Завалишин, не дав другу договорить. — А то я уж, душа моя, думал — так и покину края эти, не отведав вновь сего благородного напитка. Ну, выручил!

Вновь перейдя на испанский и обращаясь к аббату, Завалишин со словами «Господи, спаси и сохрани!» тряхнул головой и залпом осушил свой бокал. Счастливее всех был аббат. Он расплылся в благостной улыбке, и пока Завалишин закусывал козьим сыром и персиком, гладил его по плечу.

— Вот теперь я узнаю моего русского друга, — сказал он, и глаза его увлажнились от нахлынувших чувств. — Проходили нашей дорогой, — безо всякой связи продолжил вдруг отец Антонио, с хрустом закусывая целой луковицей. Завалишину потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что монах отвечает на заданный ранее вопрос о беглецах. Стараясь не выдать своего волнения, Завалишин подождал, пока аббат вновь наполнит их кубки, и осторожно спросил:

— А давно ли проходили, святой отец?

— Не далее как вчера, — с готовностью отозвался аббат, — мы все удивлялись — откуда они могут быть? Но почему вы их ищете, дон Димитрио? На русских они не похожи. А женщина… Женщина вообще индианка! И при этом прехорошенькая!

На минуту, казалось, святой отец позабыл о своем сане, настолько умаслились его глаза. Он почмокал губами, икнул и потянулся за очередным фазаньим крылышком.

«Все-таки не зря говорили римляне, что истина в вине, — думал про себя довольный Завалишин. — Как все удачно разрешилось». Вслух же сказал:

— Вот как раз для того, чтобы доказать нашим соседям, что они не русские, мы их и ищем! И где, по-вашему, их можно скорей отыскать?

— Думаю, что у индейцев и ищите, — резонно заметил отец Антонио.

Довольные, Завалишин, а за ним и Нахимов поднялись со своих мест. В глазах аббата отразилось беспокойство.

— Как, вы уже уходите, дети мои?! А теологический диспут? Вино — оно ведь к диспутам очень вдохновляет!

— Спасибо, святой отец! Мы обязательно продолжим в более подходящее время. Пока нам не до диспутов.

Аббат, тоже поднявшись с места, молча разлил вино по бокалам. На этот раз все трое выпили дружно, с причмокиваниями и без лишних разговоров.

— А традиции гостеприимства?! А Божий дар?! — продолжал, чуть заикаясь, уговаривать своих гостей святой отец. — Вино не допито! Жаркое не съедено!

Но Завалишин только покачал головой. Чуть пошатнувшись, он довольно потянулся и вышел из-за стола. Все уже давно были на монастырском дворе. Только они втроем с аббатом и оставались за столом. «Пора, — подумал Завалишин, — хорошим маршем, мы, пожалуй, до заката к индейскому поселению и выйдем».

— Служба, авва. В другой раз, — благодушно улыбнулся он аббату. Но аббат вдруг грозно сдвинул брови, хотя в глазах его так и прыгали озорные искорки.

— А вот я вас, схизматики, не выпущу! Дверь — на замке. А меня, особу священную, трогать нельзя! Сразу в восьмой круг ада попадете. Вот не выпущу, пока правое учение Ватикана о чистилище не признаете, овцы мои, — и с этими словами аббат с неожиданной для его комплекции проворностью метнулся к двери и, захлопнув ее, запер на замок. Ключ он с победоносным выражением засунул в бездонный карман своей рясы.

Завалишин, глубоко вздохнув, с улыбкой посмотрел на Нахимова, который глазами указал ему на увесистую лавку, стоявшую у двери.

Ни слова не говоря, друзья вдруг сорвались с места и пока аббат пытался сообразить, что они собираются предпринять, ухватили лавку и стали с хохотом вышибать ею массивную деревянную дверь. При этом каждый удар они сопровождали молодецким «И-и-и-эх!».