как животные, на том же плиточном полу.

— Я ударил так сильно, как мог.

— Я знаю. Я ни в чем тебя не упрекаю.

— А надо бы, — шепотом возразил Рафаэль. — Я ни за что не должен был втягивать тебя в это дурацкое дело!

— Да я сам месяцами тебя умолял, чтобы ты взял меня с собой, — напомнил Вильям.

— И что? Я должен был отказаться, вот и все.

— Да? И мне пришлось бы пойти на другое дело с каким-нибудь кретином?

— Даже с тупым и еще тупее это едва ли могло бы закончиться хуже! — Рафаэль не скрывал разочарования.

— Может быть, но мы хотя бы вместе.

— Я бы отдал жизнь за то, чтобы ты сейчас был подальше отсюда… На последнем этаже роскошного отеля, развалился на огромной кровати, рядом красотка… Черная икра, бутылка шампанского «Дом Периньон» и пачка «Мальборо» — только руку протяни…

— Хватит! — Вильям сглотнул.

Они замолчали на некоторое время, настолько измотанные, что им тяжело было даже разговаривать. Рафаэль попытался подумать, как выбраться живыми из этой заварушки, но в голове возникала только одна картина: земля, которая постепенно закрывала лицо Кристель. Проникая в складки одежды, в рот.

И на самой последней секунде ее глаза открылись, и взгляд ее, исполненный смертельного ужаса, устремился прямо на него.

Этого Рафаэлю никогда не забыть.

Он почувствовал, что задыхается, почувствовал, что это у него в горле земля, черная и жирная.

— Я уверен, что она умерла, — попытался успокоить себя Вильям.

— Никаких сомнений, — чуть слышно вторил ему брат.

Минуты тянулись за минутами, и каждая из них открывала очередную дверь ада.

Минуты, чтобы снова и снова задавать себе вопрос, каким чудовищным способом им предстоит умереть.

А еще чтобы снова и снова спрашивать себя, кому из них двоих придется увидеть, как умрет другой.

— Ты думаешь, там был наркотик? Я ужасно хочу спать…

— Да это нормально, мы уже два дня не спали.

По другую сторону перегородки девочки тоже перешептывались. Они никого не видели уже много часов, с тех пор как психопат приходил к ним, чтобы заменить разбитое стекло куском плексигласа.

Проголодавшись, они решили съесть свои сэндвичи, глядя друг другу прямо в глаза.

У них больше нет возможности коснуться друг друга, потому что папочка на скорую руку закрепил кровать Орели у стены.

— Они заперли тех мужиков рядом. Этот псих говорил: «Свяжи их!»

— Я слышала, — прошептала Джессика. — Надо с ними поговорить, как думаешь?

— А если старик нас слышит?

— Можно хотя бы попробовать!

Джессика трижды быстро постучала по стене ладонью. Обе навострили уши.

И вдруг им ответил знакомый голос:

— Девочки? Это я, Рафаэль. Мы рядом… Мы тоже заперты. Как вы там?

— Нормально, — храбро заявила Джессика. — А вы?

— Тоже ничего… Я с Вильямом, это мой брат.

— Вы не знаете, что ему нужно, этому ненормальному? — с надеждой спросила Орели.

За перегородкой сердце Рафаэля сжалось.

Он знал, что этот маньяк будет их мучить и насиловать, а потом избавится от них.

Лишь один вопрос неотвязно терзал его: их ему тоже придется хоронить заживо?

* * *

Вильям уснул, положив голову ему на плечо. Так же, как он делал, когда был маленьким.

Рафаэль слушал, как ровно он дышит, чувствовал горячее дыхание на своей шее.

Он замерз, но старался не дрожать, чтобы не разбудить младшего брата.

Вильям так молод…

Их тоже ждал такой же конец, в яме, со связанными за спиной руками? Они тоже будут медленно задыхаться, как Кристель?

— Нет, — зашептал Рафаэль едва слышным голосом. — Никогда. Никогда, мать его!

Их тюрьма походила на камеру, знакомую ему по прежним временам. Вот только там он не был связан. И он надеялся однажды выйти оттуда.

Он почти хотел бы туда вернуться.

Почти.

У него была довольно бурная жизнь.

Жизнь, в которой он играл в полицейских и воров. Играл с огнем, считал себя героем.

Жизнь, в которой он смеялся над полицией, плевал на законы.

Жизнь, полная адреналина, где не было места скуке и рутине. Где риск всегда оставался на первом месте.

У него была жизнь.

Но не у Вильяма. Он еще слишком молод, чтобы подохнуть в этой крысиной дыре.

А девочки там, за стеной? Они еще моложе Вилли, совсем юные…

Рафаэлю хотелось зарыдать. Он закрыл глаза, попробовал сконцентрироваться. Погнал прочь слабость, которая способна убить его быстрее, чем психическая болезнь, которая завелась в этих местах.

И он призвал ее. В тишине, но изо всех своих сил. Он сосредоточивается на ней до тех пор, пока она не берет верх над всем остальным.

Пока она не проникает в каждый атом его существа.

Она, ненависть.

Единственное, что способно поставить его на ноги. Единственное, что помогло ему держаться в тюрьме.

Ненависть к заключению и тюремщикам.

Ненависть к этому обществу, к человеческим законам, к повиновению. Ненависть к покорности и раболепию.

Ненависть к стаду.

Оставаться хищником, не превратиться в добычу. Отдавать приказы, никогда не получать их.

Всегда выбирать.

Возвращать удары. Без всякой жалости.

Ненависть. Та, что никогда не покидала его с тех пор, как их бросил отец.

Ненависть.

Его хребет, его сила, питательная среда его мощи. Более грозная, чем любое оружие.

Не дать ей раствориться в других чувствах; она должна течь в его венах во всей своей чистоте, питать его мозг. Уничтожить сомнения, отчаяние, страх.

Холодная, она должна напрягать его мускулы.

Безошибочная, она должна ясно видеть чудовищ, которые окопались в этой проклятой дыре.

Безжалостная, она должна бить без колебаний.

Внезапно рыдания Джессики прервали его сосредоточение.

К ней присоединилась Орели.

— Перестаньте плакать! — закричал Рафаэль.

Вильям, подскочив, проснулся.

— Хватит хныкать! — злобно повторил налетчик. — Именно этого он и ждет!

— Не говори так, — зашептал Вильям. — Они всего лишь девочки! И наверное, перепуганы до смерти.

«Как и мы», — едва не добавил он.

— Они мешают мне думать, — пробурчал Рафаэль.

Они размывают мою ненависть и отвлекают от единственной моей цели — спасти наши шкуры, свою и брата.

По другую сторону стены рыдания прекратились. Или же девочкам пришлось уткнуться лицом в подушки, чтобы их заглушить.

Не важно.

— Ты бы лучше их успокоил, — упрекнул его Вильям.

— Успокоил? По-твоему, что я должен им сказать, а? Что я их вытащу отсюда и отвезу к родителям на прекрасном белом коне?

— Нет, но…

— Или, может, ты хочешь, чтобы я сказал им правду? Что он будет их мучить и насиловать? Ты хочешь, чтобы я объяснил им, что с ними будет, когда он часами будет их трахать?

Вильям вздохнул и отстранился от брата.