своих же нелицеприятных сейчас и здесь, с ним мыслей наподобие «Кто бы говорил о змеях» и «Тебе ли ее и подобными же попрекать», когда же и сама кляла и клянет ее до сих пор на чем свет стоит и тьма лежит «гордой птицей», но скорее же даже и именно «хищником», а вот и его же уже, в свою очередь, именно хладнокровной и без малого, ведь и со многим тварью, за счет чего же как раз еще пока и держалась, сдерживая же себя саму из последних сил, словно и повиснув же над его же все морской пропастью, для себя же — бездонной болотистой лужей, держась за одну лишь и единственную веточку своей сирени, всеми мыслимыми и не мыслями же стараясь еще и отогнать от себя альтер-эго Рататуя, что в любой момент мог прийти и стать, как и в случае же все с их ней и ее же зеркальной ипостасью, одним и тем же — с ее еще мыслей и на его уже словах, перегрызя ее. — И вызывает — только лишь одно отвращение… вместе же с носителем. Со мной!

— Нет, это — не уродство! Иначе бы я противоречил самому же себе и жутко лицемерил. Ну… Ты видела! Но и не могу же не признать, что не в восторге от сего… искусства-творчества и… — обвел он по воздуху контур ее левой части-стороны тела своей правой ладонью, оставив после висеть ее почти так же, как и у нее, только уже и по своему шву, левую же пока прибрал в ей соответствующий же передний карман штанов, — …на теле же девушки! Без какого-либо сексизма и мизогинии… В принципе! А на твоем же — еще и вдвойне! Так еще и без права сказать «нет», желания и воли… и втройне! Я не испытываю к этому, как и к тебе же самой, а еще от и из-за этого же, отвращения. Как и ненависти! Не могу. Да и не смог бы… К тем, кто сделал это же с тобой? Да! Безусловно… И еще как! Но и не к тебе еще и с этим же уже… Еще раз! Да. Повторяю и не один же еще раз, видимо, повторю… ну и пусть, если так надо… — и, отпустив наконец из плена своих глаз ее тело, взглянул ей в лицо и прямо в глаза, для достоверности и понимания впитываемости, как и слышимости и осознанности, следя еще же тем самым и за тем, чтобы она не отводила их, как и не отворачивалась, — …мой тот и этот же порыв — был адресован не тебе! И мне жаль, что я в очередной же раз побывал в роли стрелочника, переведшего все эти стрелы… все это… и не имея же настоящих целей… в дополнительную и совершенно этого не заслуживающую! Вот здесь, да, я прям сожалею и соболезную… И даже: скорблю! Но и… не более! — И протянул к ней навстречу свою правую руку с раскрытой ладонью, просто, не ожидая и пока же все ничего, ни ответа, ни привета, а там и ни встреченного же жеста или разрешения на касание к себе-ней, лишь давая тем самым понять и принять: что он совершенно открыт перед ней, что все, что говорил ей, это лишь то и так, как он ей это и говорит, без двойных смыслов, подтекстов и дна и что лишь ей самой понимать и принимать или же не это все себе и для себя, как и в себя же. Но и не прошло и больше двух минут, как она все же кивнула и, приняв его жест, вновь прижалась к нему, но и не просто уже к груди, как и плечу и шее, а за счет и чуть снизошедше-опустившегося до ее уровня таки него самого — уже и своим лбом к его же лбу. — И я сделаю все возможное и от меня же зависящее, чтобы это было — если и не крайним и последним… то уж и точно предпоследним явлением к народу… как и саму же боль… явлением боли к тебе и… тебе же! — И только ненадолго прикрыл свои глаза, как и, резко же что-то еще вспомнив, открыл их, хитро оскалившись. — Хотя… Мне еще хочется… До дрожи по коже и жжения, покраснения потных ладошек… Привести в это же состояние… Либо твои не в меру длинные уши… Либо твой не менее прекрасный, чем и они же сами, пушистый зад… Чтобы ты уже прекратила искать на него приключения и села, сидела же на нем прямо и ровно! А если снова будет «Никак. Невмоготу. И невтерпеж» — отрезать твой мягкий хвост и склеить уже не губы, а приклеить тебя же саму… и за счет него же самого… к стулу!

— Ну, Егор!.. — Взвыла София и вновь от- и толкнула его от себя ладонями, придясь ударом их точно в его грудь, и тут же пожалела об этом, не только и потому, что ее физический удар, и в отличие же все от словесного порой, ударом же вновь было можно назвать лишь с большой натяжкой, но еще и потому, что для него и им же: все же остальное им же воспринималось — как мягкое касание и легкое поглаживание. И да, пусть не кровь, и он же сам не акула, но и на удар по носу можно было среагировать иначе, не легко, но и, как он еще сам любит, подойдя к этому с фантазией и воображением, мобилизовав же все не и возможные хватательно-обнимательно-удерживающие-рефлексы вместе, в результате чего она вновь попала в его же очередной захват-капкан рук, прижавший ее вмиг плотно и крепко к нему же самому и за них.

— Что: Егор? Вот и что опять-то: Егор?! — Не уступал ей в повышении тона и такой же безосновательной предъяве блондин, так и прыская во все стороны своим же кислотно-желчным ядом — разогретой хоть и наскоро, но и до максимума же еловой смолой. — Не мои уши должны гореть от упоминаний, а твои. Да и далеко же — не от них… И не только так же все — твои! И еще же одной особы, что так удачно же… и определенно-особенно же для нас, не для себя… подсобила и осталась с нами сегодня: искать хоть ее не придется, да и бегать за ней… Хоть что-то сделала правильно и верно в этой своей… жизни!

— Эй!.. — Вновь взбрыкнула