отстанут. Не говоря уж и о том, что за ними уж где-где, а тут-то — точно не заржавеет! Но вот а… Александр? — Вновь прошелся по ее барабанным перепонкам своим сиплым и хриплым шепотом-шипением он, что и тихим же шорохом снега по только и недавно же выпавшей шуршащей листве, примяв и подмяв же ее, как и шлифанув же все это дело затем, свою же белую шапку с легким налетом соленого послевкусия над кисло-сладкой ее зеленью и почти что приторными сиреневыми цветочными лепестками, своим же тихим смехом, что еле-еле, но таки и смог заглушать собой всю настоящую картину маслом и ноту отчаяния вкупе с огорченностью и истерикой, но и скорее же угрызения совести, заставляя не только и ее саму же внешне замереть, прямо-таки и заморозиться-заледенеть от его же уже и таких же все неуместных кривляний, как и перековерканий фраз, но и себя-ее же и внутренне: лишь от начального принятия того, что все и правда всё уже знали, пусть и все еще отчасти, не счастья, как и в общей же картине — без нее, но и когда она же только еще догадывалась и додумывала. И лишь одному богу было известно — что из этого лучше, а что и хуже, как и дьяволу — какой конфликт интересов будет сварен в этом ее котелке под конец и в какую катастрофу выльется же по итогу и концу же им всем и на них же самих, как и на их же головы, ведь и ни одной ложки меда не было еще-уже в этом вареве из дегтя, как и не было же бургеров и жира для того же все и самого мыла, лишь одно набрасывание новых ограничений и секретов, тайн, как и колец-оправданий без ответственности, которые только прибывали, ни разу не уходя и которые только предстояло раскрыть, пока они окончательно не сомкнулись и не задушили, лишь прогнозируя, без возможности и предотвратить, только бурю, ведь и в этой же все взаимной тишине. И ведь как-то же даже впервые не помогало понимание того факта, окаймляя же и все моменты, так или иначе связанные с ней и ее именем, что у него наконец появился вполне оправданный и легальный, в какой-то же мере и законный шанс запереть эту девчонку на все возможные и не замки, оставив же ее здесь не на пару часов, а дней, так еще и в качестве же приятного бонуса с ним, для полноты же той же самой все картины и где-то между еще сплавив ту же самую Карину к тому же все Никитосу под шумок, а ребят отправив на второй же круг за покупками — за чем-то же таким, что и сразу-то не найдут, если уж и не совсем, обусловив же все это тем, что: «Так хотелось, но в первый раз забылось!». Не иначе же как и с туалетом на дорожку: «Тогда не хотелось, а теперь хочу. И, мама, не плачь! Я — капуста, а не лук. Принимай быстро таблетки, чтобы принять меня таким, какой я есть и распаковывай меня уже: мне очень надо!». А еще и про сказку же не забыв, чтоб все же: «Принесли то, не знаю что! Но и что… так хочется. Да, прямо сейчас. И да, прям невмоготу». Да и ей-то — они же точно не откажут в случае чего. А гонцов — не казнят, во всяком же случае: в первую очередь и не сразу. Да и раньше же, чем дадут и слово молвить. Ну а потом, когда все уже вернутся, опять-таки всё же поймут и вмешиваться, как и лезть к ним уже не будут. Да и кто им позволит-то в случае чего, точно же не он. Да и не она — он-то уж позаботится, стараясь и как раз же поменьше говорить, побольше же действуя, убивая сразу же этим и двух зайцев: свою невозможность ответить ей и ее же возможность спросить обо все том же и той у него. Однако, символично и довольно-таки уже и иронично, ведь и болезненно же уже — не только для нее. — Вот же интересно будет посмотреть на его лицо… вкупе же и с лицами всех… когда мы оба выйдем из пустой же до этого кухни! Как и о которой же пусть и не все, но так или иначе думали… Так еще и перемазанные мукой! Которую как бы уже и раньше-то убрали… убрал… Никита же! И все же это слышали, если и не видели. И что же значит, что мы либо словили все-таки хауса момент, побарахтавшись в ней, либо же… ныкались. Что и как бы — одно из другого же вытекает. Так еще и хоть отчасти же, но и правда! Не говоря же уже и о тебе — в полурасстегнутой кофте… — тут же его руки, что до этого спокойно лежали на ее же талии, повиснув в кистях замком, разомкнулись и пришли в движение: правая — поднялась к ее шее и вороту у нее, чтоб оттянуть и потянуть темную ткань вверх, а левая — опустилась к бегунку и замерла, прижавшись к ее телу. «Но и надолго ли?». И, только же подумав об этом, она заслышала предупредительно-последний треск зубчиков молнии, отпустивших друг друга на несколько делений вниз и, резко охнув от удивления, положила свою левую руку поверх его, остановив и оставив же замок на грани, на грани черного же кружевного бюстгальтера и где-то же вновь между мультиками и взрослым кино. В ответ же и на что, на ее не выбор и оставленную-таки беззащитной шею, вновь раздался его хриплый, чуть более же веселый, чем прежде, хоть и с нотками же еще злорадства смех. На которой она же следом и почувствовала уже его же теплое дыхание, будто и в отместку-наказание, а может, и в награду: стал бы он так запросто и понапрасну разбазаривать свою же горько-сладкую смолу, не будь к ней в комплекте и ее же кисло-сладкой травы и цветов? — Я сказал то, что сказал… А ты — вновь на дно опустилась и двойных же своих смыслов понавешала! Если бы меня трогали не и такие, как не и твои, лажи — я бы… все равно делал это. И именно же: с тобой! Хотя бы и потому, что… как мы уже с тобой выяснили… это извращение и оно не лечится. По крайней мере: пока. И