и буквально прилип к нему.

— Я тебя согрею, — прошептал юноша. — Все будет нормально.

Рафаэль уткнулся лицом в плечо Вильяма и немедленно перестал трястись.

Рафаэль, 29 лет

Никто его не ждет.

Там, перед этой огромной железной дверью. На этом пустом тротуаре.

Кроме ледяного мистраля, который жестоко хлещет его по лицу. Словно небесам не по нраву видеть его на свободе.

Он на мгновение застывает, сжав кулаки.

Затем наконец решается. Вступить в мир живых.

Он идет, один на улице, один в это серое утро. Оставляя позади годы горя.

И товарищей по несчастью.

Он их не забудет, не забудет ничего из того, что пережил там, внутри. Во всяком случае, постарается.

Четыре года снаружи пролетают быстро.

И так медленно внутри.

Он идет, забыв разжать кулаки.

Дойдя до конца улицы, Рафаэль поворачивает направо.

Ему только что исполнилось двадцать девять лет. Он только что отмотал четыре года в тюрьме.

Вооруженное ограбление. Семь лет уголовного заключения.

Рафаэль улыбается. Да, они приговорили его за одно ограбление. А он провернул больше десяти.

Приговорен за одно ограбление, но уже думает о следующем. Считает в уме купюры.

Потому что такова жизнь. И никак иначе.

Раздобыть оружие и деньги.

Взять на себя все риски и удовольствия.

Играть с огнем, с деньгами других людей.

Эти проклятые деньги диктуют свои законы.

Он оборачивается, делает оскорбительный жест в сторону тюремной вышки.

Я снова пойду на дело. Но больше никогда не вернусь в тюрягу. Никогда! Скорее сдохну.

Рафаэль улыбается.

И вдруг останавливается как вкопанный.

Он здесь.

Его учитель, его друг и сообщник.

Здесь, в какой-то паре сотен метров от тюрьмы, покуривает сигарету, прислонясь к своему черному «крайслеру».

Все-таки Пьер не забыл, какой сегодня день. Что должно случиться сегодня.

Рафаэль переходит улицу, у него перехватывает дыхание. Не заплакать, не перед ним.

Перед тем, кого он считает отцом. Потому что настоящий отец — его отец — слинял.

Потому что однажды, в такой же холодный день, как сегодня, он ушел. Без единого слова.

Двое мужчин просто пожимают друг другу руки. Никакого проявления чувств, никогда.

— Подкинуть тебя, сынок?

Рафаэль кивает:

— Я заеду повидать мать и братьев. А потом к жене.

— Садись.

И вот они едут по улицам, которые понемногу оживают.

Рафаэль смотрит в зеркало заднего вида. Тюрьма исчезла.

На этот раз навсегда, он в этом уверен.

Марсель принадлежит ему. Весь мир у его ног.

— Спасибо, что приехал.

— Не за что, сынок. Это нормально. Дельфина тоже хотела приехать, но ее босс не дал ей выходной. По-моему, он та еще скотина.

— Я знаю, она сказала мне по телефону.

Весь оставшийся путь они молчат. Потому что у Рафаэля пересохло горло, как от похмелья, хотя он не пил ни капли спиртного.

Вот уже четыре года.

Потому что часто так бывает, что слова ни к чему. Особенно между ними.

Он приехал, только это и важно. А на остальное Рафаэлю плевать.

При виде банков, мимо которых они проезжают, сообщники обмениваются многозначительными улыбками.

Пьер время от времени закуривает сигарету, предлагает и Рафаэлю.

Он знает, что скоро этот «сынок» вновь возьмется за оружие. Ему нужно немного времени, чтобы обнять мать и братьев. Чтобы любить свою женщину, думая о том, как догнать упущенное время.

Которое никогда не догнать.

Он знает, что тюрьма изранила его ученика, сделала из него зверя со стальными когтями. С неутолимым аппетитом.

Он знает все это.

Единственное, чего он не знает, так это того, как все закончится. Этого, впрочем, никто не может знать.

И бесполезно задавать себе подобные вопросы. Рафаэль никогда не сможет дать задний ход.

— Ну вот, сынок, ты на месте. Я подожду тебя здесь.

Рафаэль выходит из машины. Он поднимает голову, его взгляд скользит к четвертому этажу бетонного гиганта, где он провел все свое детство.

Квартал, погруженный в утренний холод, кажется, дремлет. Но Рафаэль чувствует, как бьется его сердце.

Он толкает дверь и вызывает лифт. Как всегда, сломан. Есть вещи, которые никогда не изменятся.

Он начинает подниматься по лестнице. Его бьющееся сердце тоже. Так быстро, что лестничный пролет стоит ему невероятных усилий.

Перед дверью он восстанавливает дыхание, проводит рукой по волосам, расстегивает рубашку. И наконец два раза стучит, перед тем как войти.

— Кто там? — кричит знакомый голос.

Голос, которого ему так не хватало.

— Это я.

Мать выходит из кухни с тряпкой в руках. Они смотрят друг на друга, тянутся секунды.

Кто из них сделает первый шаг?

Кто сдастся первым?

Наконец мать подходит к сыну, привлекает его к себе.

Наконец Рафаэль может сжать ее в объятиях. Повернуть годы вспять. Снова стать мальчиком.

Но перед ней тоже нельзя плакать.

Ни перед кем.

— Как я рад снова тебя увидеть.

— Да. Твои братья ждут тебя внизу.

— Я их не заметил… Должно быть, разминулись.

Вдруг за спиной открывается дверь, Рафаэль оборачивается.

Энтони врывается первым, Вильям — сразу за ним.

Его обнимают сильные руки, на него смотрят восхищенными глазами, словно на героя, который вернулся с фронта с победой.

Рафаэль играет в игру. Преступник. Гангстер. Крутой.

Он смотрит на самого младшего брата, который так изменился. Который отпраздновал свои пятнадцать лет, когда он был в тюрьме. И двенадцать. И тринадцать. И четырнадцать.

Столько дней рождения пропущено. Столько воспоминаний упущено навсегда.

Где мальчик, который здесь жил? Вильям-тихоня, скромник.

Вот он, перед ним. Уже почти мужчина. С ангельским лицом.

— Позавтракаешь с нами?

— Нет, мама. Я поеду к Дельфине, она ждет меня в полдень. Но я вернусь после обеда.

Мать возвращается на кухню, сдерживая слезы. У нее еще есть что сдерживать, хотя она и пролила их немало за свою жизнь.

Особенно за последние четыре года.

Каждый раз, как она выходила из комнаты для свиданий.

Каждый раз, как она смотрела на фото своего первенца.

Видеть его свободным — это чувство, от которого першит в горле и переворачивается все внутри.

Этот сын, который причинил ей столько горя, который принес ей столько бессонных ночей и враждебных взглядов.

Сын, которого она любит больше всех на свете. Даже если его выбор — заставить ее страдать до конца дней. Потому что она знает, что скоро он возьмется за старое.

Она знает, что он никогда не остановится. Что порок сидит глубоко внутри, словно якорь. Неискоренимый.

Он подходит к ней, обнимает за талию, приподнимает.

Она наконец улыбается.

— Моя мамочка! Знаешь, как мне тебя не хватало… Меня ждет Пьер, я должен идти.

Улыбка матери