– Не глядел? Да он тебя сожрать былготов, так глядел! Ну скажи, чего ты ерепенишься? Не обязательно же его на себятащить – главное, чтоб я его застала без штанов или вы целовались бы. Но толькочтоб выглядело это как настоящее. Мы тебе сделаем платьице такое, без шнипа,[84] на пояске, и в нужную минуту ты этот поясок – др-р – юбчонка– бах! – а тут и я у дверей: «Ах вы такие-сякие, негодники!»

Алена ничего не могла поделать с собой –расхохоталась, против воли любуясь Катюшкою, столь живо и весело изобразившуювсе, о чем она говорила, что это показалось Алене совсем легким, не стыдным ине опасным. Она даже позавидовала подружке.

Эх, ну как бы сделаться такой же веселойпрелестницей, все поступки которой совершаются с невинной улыбочкой и, хотьнаправлены сугубо для собственной пользы, умеют внушать прочим людям, этимдоверчивым простакам, что их первейшее благо – забота о благе Катюшкином? Нет,право слово, сердиться на нее – невозможно, немыслимо!

И отказать – тоже невозможно.

Катюшка не намерена была откладывать дело вдолгий ящик. По ее мнению, все должно было свершиться мгновенно, и, надо отдатьдолжное, коварный план, сложившийся в ее бойкой головушке, позабавил бы дажекардинала Ришелье, того самого, о коем ныне здравствующий российский государьПетр Алексеевич говаривал, что отдал бы ему половину своего царства – лишь бытот научил, как управлять другою половиною. Ришелье, впрочем, давненько ужеотправился в мир иной, да никто в России о нем знать не знал, в том числе иКатюшка, ну а кабы она знала, то непременно невзлюбила бы сего великогочеловека, многие, весьма многие действия которого были направлены против женскихклюк, сиречь хитростей…

Разумеется, после того как Алена подвигнетФрица на прямую измену или на подступы к ней, а Катюшка с оскорбленным видом исо всеми своими узлами отбудет к ненаглядному «Людвичку», Алене уже нельзябудет оставаться в доме у Никитских ворот. Решили, что она как бы убежитподальше от стыда, однако непременно к ночи появится в Китай-городе, в новомКатюшкином обиталище, куда из прежней прислуги та намеревалась взять лишьпреданного Митрия.

За «хлопоты», как это называла Катюшка, она пообещалаАлене держать ее при своей особе сколько понадобится для распутываниязагадочных и печальных обстоятельств ее жизни, и Алена всерьез опасалась, чтоей придется ходить в Катюшкиных горничных девках до самой старости. Ни ейсамой, ни другу Ленечке, который, счастливо избегнув лап Тайной канцелярии, жилтеперь у родителей тихо-мирно, затаясь, только изредка делая вылазки дляотыскания секретов Никодимова прошлого, не удалось выяснить ничего мало-мальскипутевого. Слишком многие Никодима ненавидели, слишком многие желали ему смерти.Кто угодно мог подкупить любого работника, чтобы влил отраву хозяину взаморское винцо! И хотя Ленька уверял, что «нутром чует», будто над Никодимомсвершил свою месть тот израненный, истерзанный пленник, которого они когда-то сАленою спасали, это казалось ей нелепицей. Она склонялась к тому, что убийцейбыл один из работников – пусть и по чужому наущению. После вступления УльяныМефодьевны в права наследства они все остались при ней. Правда, злая баба двоихуже выжила со двора, но Леньке удалось их отыскать. Проявив немалую хитрость,потратив изрядные деньги в кружалах и споив этим двум вёдра зелена вина, Ленькабыл убежден: они знать ничего не знают и видеть ничего не видели. Оба былислишком робкими, богобоязненными людьми, чтобы не только погубить чью-то душу –свою бы спасти! – но даже противостоять Ульяниной безрассудной лютости. Итеперь Алена непрестанно думала думу: как бы исхитриться и столь же дотошнопопытать прочих работников? Лучше всего это сделал бы такой же, как они:скотник, дворник, воротник,[85] сторож… Однако пока что никоговнаем Ульяне не требовалось, и сколько ни шнырял Ленечка вокруг ее двора, никакне мог туда законно проникнуть.

Но сейчас первой заботой для Алены сделалосьКатюшкино «освобождение».

На другой же день новое платье доставили.Собственно, шилось оно для Катюшки и уже было почти готово, так что мастерицепришлось только подогнать лиф, а к подолу приметать новую фалбалу (Алена былаповыше и потоньше подруги) – и все!

Часа два под неусыпным Катюшкиным присмотромАлена вздыхала глубже и глубже, пока не навострилась с одного вздоха разрыватьпоясок, на котором держалась нижняя юбка.

Решено было до самого последнего мгновения непозволять Фрицу давать волю рукам: преждевременное зрелище столь доступныхпрелестей могло и вовсе охоту отбить у еще не окрепшего жеребчика!

Алена старалась не думать о том, что будет,ежели эту охоту отбить не удастся. Одна мысль о мужских объятиях заставляла еехолодеть. К горлу подкатывала тошнота, и не раз она уже готова была отказатьКатюшке, пусть даже та, разъярясь, и выгонит ее вон. Но вот как-то, глядя навозбужденное лицо подруги, рьяно перешивающей тесемку Алениной юбки, чтоб нелопнула раньше поры, она остро пожалела Фрица. Вот, ходит там где-то в своемПриказе, знать не зная, какие строят супротив него козни. И во главе заговора –кто? Его ненаглядная Катюшхен, которую он окружил всей мыслимой и немыслимойзаботой и в бореньях с которой на постели подорвал свое мужское здоровье.Катюшка была вынослива, как молодая кобылка, а любовный пыл ее никогда неугасал. Она могла бы сутками не вылезать из постели, оставаясь при этом все водном положении – с широко разведенными ногами. Это какой же мужик такоевыдержит?!

Словом, стоило Алене пожалеть Фрица – и онапоняла, что в завтрашний день глядит уже спокойнее. К тому же Фриц, даром чтонемец, был собою пригож: высокий, статный, светлоглазый, и Алена порешила, чтобудет представлять на его месте того беспутного и незабываемого Егорушку, скоим она год назад – всего лишь год! А чудится, жизнь миновала! – таксамозабвенно любилась в Иванову ночь на лесной поляне.

Фриц – это не жилистый, малорослый Фролка, неволосатый, потный Никодим. С ним небось будет легче… И ведь всего только одинраз! Авось и ни одного разу не будет, ежели лечение Фрицу впрок не пошло.

Подумала так – и от сердца отлегло. Авось данебось – первейшее русское успокоительное, похлеще валерианы действует!

* * *

И вот роковой день настал! Уже с утра Катюшкавела себя так, будто встала не с той ноги. Она дулась, капризничала, топринималась плакать, то язвила, то хохотала – словом, старалась изо всех сил,чтобы сделаться противной и Алене, и Фрицу… и даже себе самой. Отбыл Фриц издому совершенно уничтоженный и притом взбешенный. Тотчас принялись увязыватьбогатства, хранившиеся в шкапу: Катюшка намеревалась отступить с поля боя какможно поспешнее.