Когда все было готово, она разоделась,напудрила с помощью Алены волосы, раскрасила личико – и отбыла на вечеринку,куда они были званы вместе с Фрицем, но, поскольку она наотрез отказалась тудаехать, пришлось отказаться и ему. Надо ли объяснять, что и это было частьюзадуманного плана, хитрой уловкою, которая подействовала на вернувшегося Фрица,как удар обухом?

Да, он выглядел изрядно раздосадованным, когдаАлена чуть ли не с порога сообщила ему, что его ветреная возлюбленная водиночестве укатила танцевать! В первую минуту ей показалось, будто онапоспешила с известием и что он тут же кинется на этот бал, к «Катюшхен», однакодостоинство немецкого рыцаря возобладало над порывом нежного любовника. Фрицсделал губы в ниточку и промаршировал в светлицу, служившую ему кабинетом.

Притаившаяся за стенкой Алена с замираниемсердца слушала, как он мечется туда-сюда, грохоча каблуками. Время уходило, ноФрицу под горячую руку она опасалась попадаться. Шуганет – и все, лопнутКатюшкины хитромудрые придумки, как должен лопнуть поясок! Поэтому онадождалась, пока за стеною стихло, и, отводя глаза от кивота, убранного шитымижемчугом и каменьями убрусами, – стыдно было! – перекрестилась иосторожно торкнулась во Фрицеву дверь.

Послышались торопливые шаги, и Фриц распахнулдверь с таким радостным выражением, что Алена едва не бросилась прочь отраскаяния, накатившего жгучей волной. Он небось думал, что Катюшкаворотилась!.. Лицо Фрица тут же разочарованно вытянулось:

– Это вы, Ленхен? Что-то слючилось?

«Эх, стыд под каблук, совесть под подошву!»

Призвав на помощь всю свою развязность, Аленасделала шажок вперед, Фриц принужден был посторониться, и она втерлась вкомнату.

Неприметно огляделась. Фриц был аккуратенпросто нечеловечески, всякая вещь у него всегда лежала на своем месте. Вот исейчас: ничто в комнате не свидетельствовало о расстроенном состоянии еевладельца. Трубки, кисет, книги, макеты пушек – Фриц был артиллеристом. Правда,обивка на шелковой французской лавке, «канапе» называемой, помята, лежат листкис рисунками пушек, а на полу стоят башмаки. Верно, Фриц читал лежа. Как он,такой долговязый, ухитряется лежать на такой крошечной лавчонке? Как на этом –на этой? – канапе вообще можно лежать? Впрочем, именно сие Алене ипредстоит вскоре выяснить, ибо ни одного предмета, на коем можно творитьлюбодейство, в комнате не было. Стулья узкие; разве что стол, но на нем всеразложено и расставлено в безупречном порядке, который Фриц вряд ли захочетнарушить даже в порыве неудержимого желания! Однако пока что Алена возбудила внем отнюдь не желание, а скорее раздражение. Заметив, что он недовольнохмурится, Алена прикрылась, как щитом, книжкою.

– О, герр Фриц, прошу у вас прощения заназойливость… Но я читаю сие замечательное сочинение доктора Хрюндига оприменении трав в лечении болезней и никак не могу перевести некоторые слова.

Фриц взглянул на Алену не без интереса. Он,конечно, знал, что подруга его любовницы сведуща в травах, а когда она водночасье свела пять бородавок с его ладони, завязав над каждой шелковинку изарыв их потом в навоз (как шелковинки сгнили, так и бородавки сошли!), Фрицстал относиться к ней даже не без некоторого почтения. Но чтоб читать печатноемедицинское сочинение на немецком языке! И где она его только раздобыла?

Алена очень надеялась, что Фриц не спросит обэтом. Книжку по Катюшкиной просьбе раздобыл пресловутый Людвичек, и он же едвазаметными знаками наметил те слова, за разъяснением коих надлежало обратиться кФрицу. Сама Алена, хоть и понимала кое-что по-немецки, читать на этом языке неумела!

Насупленные брови разошлись, и Фриц указал ейна стул. И вообще – он впервые видел русскую даму, которая сама, по добройволе, желала бы учиться великому немецкому языку! Не двум-трем любовнымсловечкам, а серьезной речи.

Он даже ощутил некоторое уважение к Ленхен,потому и предложил ей сесть. Но Алена предпочитала стоять, причем как можноближе к предмету своих тактических действий, и она застенчиво улыбнулась:

– Ах, нет, данке, данке шен. Я наминуточку. Вот, извольте глянуть… – И она ноготком чиркнула по слову Bein,отчаянно надеясь, что Фриц не заметит легких пометок фон Штаубе.

– О, это очень простое слово, –снисходительно улыбнулся Фриц. – Оно означает – ньога.

Алена, которая отлично знала, что означаетслово Bein, вытаращила глаза:

– Нёга?! Какая нёга?

– О, nicht! Не нёга, а ньога! Может быть,recht, то есть как это по-русски… правая, а может быть, и левая ньога! – Идля наглядности Фриц похлопал себя по правой, а затем по левой ноге.

– О, нога, нога! – обрадоваласьАлена и, повыше поддернув юбку, выставила поочередно обе ножки. – Нога!

– Ньога, ньога! – не меньше ееобрадовался Фриц, одобрительно озирая то, что было щедро представлено еговзорам.

Ножки оказались и впрямь – загляденье:стройные, округлые, с тонкой щиколоткой и круто выгнутым подъемом. Ихобтягивали черные кружевные чулочки, схваченные у подколенок изумрудно-зеленымиподвязками. И Алена заметила, что на немецком челе промелькнула едва заметнаятень неудовольствия, когда занавес упал и представление окончилось.

«Дудки! – подумала Алена. – Все ещетолько начинается!»

– А скажите, господин Фриц, – онаперелистнула несколько страничек, – что означает это слово?

«Это слово» было простое – Hand, и Фрицнезамедлительно сознался, что оно означает – рука.

– Рука? – повторила Алена, вытягиваясобственную руку и задумчиво ее оглядывая. – Hand – рука… А как по-немецкибудет – локоть?

– Лохоть? – Фриц явно не понял, иАлена сочла за лучшее легонько похлопать его по сгибу руки.

В ответ Фриц похлопал по сгибу руки ее иобъявил, что лохоть по-немецки Ellbogen.

Его пошлепывания, его ждущий, игривый взглядвдруг напугали Алену. «Господи! – ужаснулась она. – Да что же я,стервоза, делаю! Чем мы с Катюшкою лучше тех гулящих, которые советуют другдружке: «Обдери его, жаднюгу, побрей, черта, до зубов!» Нет, надо бежать,бежать отсюда, и пусть Катюшка сама со своими немцами разбирается!»

И в эту минуту, когда она уже готова былапуститься наутек, та, другая Алена, умная да разумная, тихо и презрительноспросила ее: «Бежать? Куда? В яму? Или… в монастырь?»

«Господи прости, – обреченно подумалаАлена. – И ты прости, Егорушка. Но другого пути для меня нет!»