Как-то давно я поинтересовалась, почему они разошлись. Он сказал: два медведя в одной берлоге не уживаются.

Когда Катерина Павловна увидала, что Мария Федоровна вошла в комнату Алексея, то завизжала: гони ее, гони вон! Я сказала, что этого я не сделаю.

Мура попросила Катерину Павловну передать завещание, которое она написала сама, а Алексей только подписал, на одобрение Сталину. Я видела, как Катерина Павловна положила его в конверт и запечатала. А когда прах замуровывали в Кремлевскую стену, она подошла к Сталину и протянула ему конверт. Сталин от нее отмахнулся, и завещание она отдала Ворошилову. Уж не знаю, кто там его одобрил в конце концов, если его вообще одобрили.

Еще вечером накануне похорон Катерина Павловна звонила Сталину и просила, нельзя ли половину праха захоронить в стене, а другую пусть отдадут ей. Сталин ей не ответил и бросил трубку.

В последние две недели для Алексея печатали специальные номера “Правды” и “Известий”, потому что в неспециальных ежедневно печатались бюллетени о состоянии здоровья Горького. В его экземплярах таких бюллетеней не было. Возможно, было бы лучше, если бы он получал обычные номера – был бы повод повеселиться.

Я не знала, что его ждет. Я врач, и все-таки я не верила, что он умрет. Он в это и сам не верил.

После смерти Алексея на дачу привезли Тихонова, его старого друга, и тот в спальне расспрашивал всех нас о том, что происходило в последние дни. Это ему поручила партия. Он принимал нас по одному. Я не знаю, что рассказывали другие. Я рассказала ему то, что видела.

А несколько дней спустя я получила фотографию, сделанную, когда урну с прахом помещали в Кремлевскую стену. Крючкова и Ягоды на фотографии нет, они уже впали в немилость, не видно и Сталина с Молотовым, которые только что несли урну, но все равно нас достаточно много. Всеволод Иванов, писатель, Орджоникидзе, Булганин, французский писатель Андре Жид, болгарин Димитров, Микоян, убийца культуры Жданов и подлинные убийцы: Ежов с Кагановичем. Тут же – Катерина Павловна, Мура, а посередине, рядом с детьми – с Дарьей, маленьким Петей Крючковым – стою я, будто их воспитательница. Стою в белой блузке, в черном сарафане, полная, как всю свою жизнь, – даже на фронте не похудела. Мы красуемся у Кремлевской стены. Да и то сказать – будто камень с души свалился, и не у меня одной.

А недавно на улице Горького я столкнулась с Марией Федоровной, с трудом узнала – так она сдала. В прошлом году она ушла из Дома ученых на пенсию. Мы расцеловались. Во время войны она была в эвакуации в Казахстане, пыталась там продолжать работу Дома ученых.

Я рассказала ей, что в сорок втором попросилась на фронт, в основном ампутировала. С девочками, Марфой и Дарьей, все хорошо. Марфа вышла замуж за Серго Берию, чей отец теперь – главный палач. Мария Федоровна знала об этом, но не знала, что в Серго была влюблена и Светлана, дочь Сталина, школьная подруга Марфы, а познакомилась Марфа с джигитом Серго на сталинской даче в Ялте.

Дарья в этом году закончила Щукинское училище, но уже раньше, в шестнадцать лет, выступала на сцене в Омске, где они были в эвакуации. Я тоже начала в этом возрасте, одобрительно сказала Мария Федоровна. Я видела Дарью в выпускном спектакле, славная, симпатичная, но, по-моему, театр – это не ее. Влюбилась по уши в своего педагога – актера в летах, не знаю, что и сказать. Тут она быстро переменила тему: одноклассницей Дарьи была дочка Молотова – тоже Светлана. Ее мать, Полину Семеновну, арестовали, и когда Сталин поставил на политбюро вопрос о ее исключении из партии, все высказались “за”, Молотов воздержался, но не нашел ни слова в защиту своей жены. Сразу после заседания он позвонил Полине на работу и сказал, что им следует незамедлительно развестись. А преступление Полины состояло в том, что она на приеме говорила на идише с послом Израиля Голдой Меир. Ей дали пять лет ссылки. Сестру и брата Полины тоже забрали, но что с ними стало, не знаю.

Мария Федоровна рассказала, что ее дочь Катя работает переводчицей, личная жизнь у нее не сложилась. Выходит, Абрам окончательно бросил ее, а заново она замуж не вышла, заключила я. Юрий во время войны руководил охраной здания ВГИКа, он и сейчас там преподает; ареста он избежал, хотя в начале двадцатых возглавлял группу кинохроники, снимавшей Ленина.

Сестра Марии Федоровны Екатерина с детьми и мужем пропали в блокаду. Война застала их в Ленинграде. Я тоже пыталась их разыскать, но не нашла. Мария Федоровна еще надеется, через шесть лет после войны, что они все же отыщутся.

Мы перебрали знакомых – как же много людей истребили.

Через полтора года после смерти Алексея по обвинению в убийстве Горького и Максима, а также Куйбышева, Менжинского и Кирова был расстрелян Ягода. Все сознались во всем, но Ягода отрицал, что убил Максима, и, ссылаясь на личные чувства, просил дать ему слово в закрытом заседании. Кто бы подумал, что он был способен на настоящие чувства к Тимоше. Ида, жена Ягоды, и ее младший брат, воинствующий молодой критик Леопольд Авербах, этот ужасной карлик, также были расстреляны. И отец Иды тоже. Из семьи Свердлова в живых осталась только мать Иды и Леопольда – в последний раз ее видели на Колыме.

Да жив приемный сын Алексея Зиновий Пешков, национальный герой Франции, участник Сопротивления, генерал, теперь он французский посол в Китае.

Дочь Зиновия, Лизочка, после того как Зиновий оставил их, годами жила вместе с матерью у Алексея и Марии Федоровны на Капри, потом вышла замуж за второго секретаря нашего полпредства в Риме. Я Лизу не знала, хотя она бывала в Сорренто – и одна, и с Зиновием, но было это еще до моего приезда. Мария Федоровна сказала, что Лиза попросила советское гражданство и в тридцать седьмом приехала с мужем в Москву. В тридцать восьмом их арестовали, двухлетнего малыша отправили в детский дом для детей репрессированных, а мужа, Ивана Маркова, осудили на десять лет без права переписки. В то время многие еще думали, что это не расстрел, а действительно десять лет лагерей. Лизочке выбили на допросах все зубы. Из лагеря ее через годы вытащила Катерина Павловна, и с сорок четвертого до сорок девятого она преподавала в Военном институте иностранных языков, но потом снова была арестована. Берия, который ее допрашивал, соврал ей, что муж ее жив. Лизочку опять выслали, она теперь в Сочи живет, в бараке.

Докторов Левина, Плетнева и Казакова тоже казнили – обвинили в убийстве Максима и Горького. Я не знаю, почему оставили в живых меня – Мария Федоровна тоже не понимает, может быть, предположила она, просто нет желающих занять мое место. Насколько известно Марии Федоровне, Плетнев вел себя очень смело, хотя уже за несколько лет до того ему предъявляли самые отвратительные обвинения – в изнасиловании и развратных действиях, так донесла на него какая-то уродливая чекистка. С Вышинским, будущим палачом, Плетнев рассорился, когда тот был еще ректором МГУ. Плетнева оговорил профессор Бурмин, он тоже бывал в Сорренто – мы терпеть его не могли. Плетневу дали 25 лет, а в сорок первом году расстреляли. В тридцать девятом был арестован профессор Хольцман, директор Института туберкулеза, и тоже был в сорок первом расстрелян. Сын его вместе с родителями гостил в Сорренто, он в то время учился на журналиста и постоянно встревал в разговор; Алексея это настолько бесило, что однажды, против своей привычки, он резко его оборвал. После ареста отца сын взял фамилию жены и под этой фамилией, Яковлев, публикует свою оголтелую сталинистскую писанину.