Дело об убийстве Горького объединили с процессом Каменева – Зиновьева, оба были расстреляны, как и Бухарин, которого так упорно защищал Алексей, в нем он видел единственную надежду и, помнится, говорил: вот кто был бы хорошим диктатором. Зиновьев, этот садист, перед казнью скулил и просил пощады, и Каменев на него прикрикнул, призвав вести себя по-мужски. Об этом рассказывал младший Берия, а ему – отец. Наблюдать за расстрелом был делегирован Паукер – львовский цирюльник, телохранитель Сталина, чтобы потом в деталях, талантливо разыграть, кто и как умолял, пресмыкался, визжал; этот Паукер лицедействовать научился в будапештской Опере, где служил парикмахером. Сталину его представление страшно понравилось, тем не менее он и Паукера пустил в расход.

Чаще всего можно было предвидеть, кто станет палачом, а кто – жертвой. Мария Федоровна согласилась со мной, что как минимум в 85 процентах случаев это можно определить заранее. Остальные 15 процентов – случайность или судьба, то есть воля Божья.

Доктор Сперанский, например, уцелел. Видно, нужен кому-то его эликсир жизни, над которым он до сих пор работает.

По обвинению в убийстве Горького и Максима был расстрелян Крючков. Петю, сына его, отдали в детдом и, наверное, там поменяли ему фамилию, как это заведено, чтоб не помнил свою родню; с тех пор я о нем ничего не слыхала. Как и Мария Федоровна. А узнав о судьбе Цеце – жены Крючкова, из-за которой тот ее бросил, она даже всплакнула, потому что Цеце тоже расстреляли. Ягода использовал эту несчастную для доносов, непонятно зачем, будто мало было доносов Крючкова, да и сам он, Ягода, без конца ошивался у Алексея. На беднягу Крючкова, призналась Мария Федоровна, она до сих пор в обиде за то, что отставил ее, но чего еще может ожидать старуха, заведя себе хахаля на двадцать лет моложе себя, сказала Мария Федоровна. И добавила: его уже и на свете нет, а она все скрипит, вот что плохо-то.

Катерина же Павловна до сих пор живет со своим Николаевым, который моложе ее на те же двадцать лет, – чудеса да и только, пошутила Мария Федоровна. Политический Красный Крест после смерти Горького сразу прикрыли, ну да он и так был одно название, целых пятнадцать лет Катя Пешкова защищала этот мухлеж своим именем.

Расстреляли Кольцова, Бабеля. Расстреливали подряд и правых, и виноватых, и стукачей, сволочь всякую, и равнодушных, не поймешь, что у них за система. Чистками занимался Ежов, а потом и его расстреляли, главного душегуба.

Расстреляли Аросева, который сопровождал Ромена Роллана с женой и о них докладывал. Расстреляли практически всех, кто бывал у нас в Сорренто, в Горках и в Тессели. Выжил, кажется, только милейший Маршак, почему – можно только гадать.

Сталин, как Алексей и предвидел, стал союзничать с Гитлером. Уничтожил генералитет – всех, кто выступил или мог выступать против пакта с фашистами. Вместе с Гитлером он ударил по Польше, а потом удивлялся, что Гитлер напал на Советский Союз. Так что на совести у него десятки миллионов советских людей.

Никогда у нас еще не было столь бездарного и тупого, ограниченного царя, сказала Мария Федоровна. Как же горько она жалеет, что верила в большевизм. И стыдится, что Ленин ее так любил.

Я рассказала, что Тимошин возлюбленный, литературовед Иван Капитонович Луппол, с которым она познакомилась во время организации музея Горького, был арестован в Тбилиси, приговорен к высшей мере и находился уже в расстрельной камере, когда Тимоша вымолила для него пощаду. Приговор изменили благодаря Берии, следующему после Ежова главному палачу, но даже и он был не в силах добиться, чтобы Луппола выпустили на свободу, и два года спустя он умер в тюрьме. Следующего возлюбленного Тимоши, архитектора, тоже арестовали. Берия снова вмешался – не осудили того архитектора, но что с ним будет, никто не знает. Сталин дал как-то понять Тимоше, что не прочь бы на ней жениться, но Тимоша прикинулась, будто не поняла предложения, и теперь ждет покорно своей судьбы. Мужчин, решила она, в ее жизни больше не будет, соответственно и ведет себя.

Мария Федоровна пришла в ужас и после некоторых раздумий сказала: ей кажется, Сталин – бесполое существо и всегда был таким, и если он до сих пор не убил Тимошу, то теперь уж не тронет. Тимоша ведь не еврейка, а в ближайшее время начнут убивать евреев, предположила Мария Федоровна, о которой мало кто знает, что она наполовину еврейка, и дай Бог, чтобы не узнали.

Мария Федоровна встречалась тут как-то с Катериной Павловной, и та ей рассказывала, что Мура живет себе припеваючи в Лондоне, архив до сих пор так и не отдала, несмотря на оказываемое давление. Бумаги, как утверждает Мура, спрятаны были в Эстонии, в какой-то лесной избушке, сгоревшей во время войны. Но это, конечно, неправда, считает Мария Федоровна. И Мура правильно делает, что не выдает архив, ведь скольких людей бы казнили, заполучи его Сталин. Я спросила, а не боится ли Мура стать жертвой покушения. Но Мария Федоровна полагает, что бояться ей нечего. Настоящей шпионкой она, скорее всего, не является, но может вполне пригодиться, ибо вхожа в высшие круги Лондона.

Когда взяли Мейерхольда, рассказывала Мария Федоровна, его жена, знаменитая актриса Зинаида Райх, выразила протест против грубого обращения чекистов, после чего ее зверски убили. Самого Мейерхольда пытали неделями, переломали все кости, он писал Молотову из тюрьмы, что ему уже шестьдесят шесть лет, как же можно так издеваться над стариком. Молотов не ответил, и Мейерхольда расстреляли. Он был прекрасный актер и самовлюбленный, пустой режиссер; никогда мы с Марией Федоровной и Алексеем не могли взять в толк, как уживаются в одном человеке дар Божий и дилетантство.

Я рассказала Марии Федоровне, что последнее письмо Сталину Алексей писал, чтобы спасти Шостаковича, но так и не кончил его – колебался, не навредит ли он композитору своим заступничеством. В том письме упоминал он и Мейерхольда, и Бабеля, собственно, их имена были последним, что он написал. Шостакович все-таки уцелел, а Мейерхольда с Бабелем расстреляли.

Заславский, который печатал в “Правде” гнусные пасквили, по-прежнему занимается своим грязным делом. Но таких негодяев не трогают – не хотят мараться.

А еще Мария Федоровна рассказала, что любезный полпред, с которым я тоже встречалась в Берлине, Николай Николаевич Крестинский, один из самых достойных людей в старой большевистской когорте, тоже расстрелян. Замечательный был человек. Он единственный, кто в первый день на процессе отрицал обвинение в антипартийной враждебной деятельности, хотя от побоев на теле живого места не было; но к вечернему заседанию его так отделали, что он все признал. Жена Крестинского, врач по профессии, и их дочь, та самая девочка в пионерском галстуке, которую мы видели в Берлине, получили большие сроки, мы о них ничего не слышали.

Мне очень хотелось поговорить еще, однако Мария Федоровна торопилась на электричку. Она ехала в Барвиху, на дачу, которую подарил ей Сталин. Ну, прощай, моя Чёртушка, – расцеловала она меня, – ты только не пропадай, звони.