Лашем явно не случайно повел ее в сторону зимнего сада. Перед входом они остановились, оставаясь на виду у всех, чтобы их нельзя было заподозрить в чем-нибудь дурном, и в то же время достаточно далеко от толпы, чтобы кто-то мог подслушать их разговор. Лашем оглянулся, окинул взглядом зал и, взяв девушку под локоть, отвел ее чуть в сторону, чтобы они были как можно менее заметны.

Маргарет облизнула пересохшие губы. Он заметил ее движение, и его взгляд остановился на ее губах. Колени у нее опять ослабели.

Маргарет собралась с духом, пора было приступать к задуманному, тогда как ее тело хотело совсем другого. Ее тело тянулось к нему…

— Вы мне так ничего и не написали, — сказал Лашем с явным упреком. — После того, что случилось между нами, я был вправе ожидать, что вы захотите связаться со мной.

— То же самое можно было бы сказать о вас, — запальчиво произнесла Маргарет. — Разве вы не могли сами кое-что мне написать?

Она спохватилась, но было уже поздно. Она ясно дала ему понять, что то, что случилось, было не только чудесно, но и крайне важно для нее. Однако Лашем не уловил скрытого смысла.

Выпрямившись, он произнес столь знакомым ей тоном:

— Это было бы неприлично, леди.

Маргарет горько рассмеялась:

— Ваша светлость, а то, что произошло между нами, — неужели это было прилично?

Лашем замотал головой:

— Именно поэтому я вам ничего и не писал. Я с вами совершенно согласен, но в отличие от вас я не могу точно передать мои чувства не только на бумаге, но даже на словах.

Резким движением он сорвал перчатку с правой руки, затем более нежно снял перчатку с ее руки, и сжал ее обнаженную ладонь.

В таких случаях даме полагалось падать в обморок, но Маргарет не собиралась этого делать, вместо этого она целиком отдалась тем ощущениям, которые вызвало его жаркое рукопожатие.

— Я так соскучился по вам!

Этих слов совсем не было в написанном ею тексте. Маргарет посмотрела на их переплетенные пальцы.

— Я тоже соскучилась, — призналась она.

Он вздрогнул, словно от удара, и еще крепче сжал ее руку.

— В таком случае я продолжаю сопровождать вас в ваших рискованных приключениях, не так ли?

Это прозвучало не как вопрос, а скорее как просьба, даже мольба.

Их разговор все дальше и дальше уходил в сторону от того, что она написала. В таких случаях необходима редакторская правка, но сейчас Маргарет была редактором, и внутренним чутьем она понимала, что написанные ею слова никуда не годятся, что сейчас нужны совсем другие, пусть не такие правильные и выверенные.

— Да, я согласна, — прошептала она.

Лашем не догадывался, о чем именно она хотела с ним поговорить, он вообще не желал ни о чем говорить, он просто взял и поцеловал ее. Все произошло неожиданно, и вместе с тем все было чудесно. Если бы Лашема спросили, о чем они только что говорили, он не смог бы ничего ответить, он целовал Маргарет, а она — его. Сейчас ему вообще было не до разговора.

Ее горячее дыхание касалось его губ. Он коснулся языком ее рта, ее губы раскрылись, словно лепестки, и язык Лашема проник внутрь, двинулся навстречу ее языку.

Маргарет задрожала и слегка прижалась к нему настолько, насколько позволяли приличия и сама обстановка. Теперь они соприкасались друг с другом руками, губами, немного грудью, но опасность быть замеченными лишь усиливала сладость ощущения.

А потом ее пальцы невольно проникли под его рубашку и принялись ласкать его грудь.

Лашем закрыл глаза от охватившего его наслаждения. Как же это чудесно, когда в любовной игре сталкиваются две смелые и решительные натуры! Раньше, когда он целовал женщин, они позволяли ему это делать, уступали, поддавались, как бы говоря, что это подарок с их стороны.

Однако Маргарет не уступала, не сдавалась, а напротив, шла вперед, наступала. Каждое движение ее горячих губ, тела, рук выдавало ее страстность и порывистость, она стремилась быть как можно ближе к нему, близко настолько, насколько это было возможно двум влюбленным в одежде и находящимся на светском званом вечере.

Если бы они были наедине, а не среди толпы по крайней мере из двухсот человек, Лашем попросил бы ее снять с него кое-что.

Что касается Маргарет, то она чувствовала себя превосходно. Их соприкосновение было настолько тесным, что на нее накатывали волны наслаждения, и она погружалась в них с головой. Лашем крепко держал ее в своих объятиях, и от ощущения распространяющегося от его ладоней жара у нее пересохло в горле, дыхание стало тяжелым и учащенным.

Как вдруг Маргарет прервала поцелуй и слегка отстранилась. Ее глаза горели от возбуждения так же ярко, как свечи в бальной зале.

— Пора прекратить это, — хрипло проговорила она.

— Да, пора, — согласился Лашем, не понимая, что она хотела этим сказать. О чем он сейчас точно не думал и чего нисколько не боялся, так это нарушить приличия.

Ему хотелось одного — уйти куда-нибудь с Маргарет, скрыться от посторонних глаз, чтобы снять с нее хотя бы часть ее наряда и чтобы она так же освободила его от кое-каких деталей его костюма. «Своего рода равноценный обмен», — промелькнула в его голове насмешливая мысль.

— Я пойду первой. Возьму шаль, которую оставила возле игрального стола. Давайте встретимся у выхода минут через десять, хорошо? Затем я отошлю мой экипаж домой и поеду вместе с вами в вашей карете.

Она посмотрела на него, не кокетливо, а ясно и проникновенно. Сердце у Лашема сладко заныло: никогда раньше он не встречал женщину, которая так смело и решительно шла бы к своей цели.

— Да, я подвезу… вас, — с живостью отозвался он. Она сказала именно то, что он хотел услышать, более того — то, что ему очень хотелось предложить самому. У него в голове крутилось столько мыслей и предложений, их обилие даже мешало ему выразить их на словах.

Маргарет сделала вид, что все это в порядке вещей, и, кивнув Лашему, проскользнула в бальный зал.

Только когда она ушла, Лашем вдруг очнулся от наваждения. Он удивленно огляделся по сторонам: пустая терраса тянулась вдоль дома, и ее конец тонул в полумраке. Итак, что же ему делать? Подождать здесь? Но если сюда зайдет кто-нибудь из его знакомых и задержит его разговором? Если он опоздает, что подумает Маргарет?

Лашем замялся в нерешительности. Как же ему быть? Им опять овладела вошедшая в его плоть и кровь привычка к соблюдению приличий. Он снова поступал, озираясь на окружавших его людей и прислушиваясь к их мнению. Это было неловко и стеснительно. Он выругался про себя: сколько можно идти на поводу чужого мнения?

Ему с детства вбивали мысль — соответствовать тому высокому положению, которое он занимал в обществе. И он старался, делал все, что от него зависело, чтобы не подвести, не ударить лицом в грязь, но теперь он не желал быть живым воплощением своего положения в свете, сейчас Лашему хотелось быть самим собой.