До заката оставалось еще несколько часов, когда Истен рухнул на песок и понял, что больше не сделает ни шагу.

И вечером этого дня и утром следующего Истен опять пытался разбудить Альмара, и опять без толку. Выглядел тот нормально, дышал нормально, но приходить в себя не желал.

Второй день пути с ношей оказался в несколько раз сложнее первого. Жажда стала нестерпимой, солнце будто жгло в разы сильнее, а мальчик, казалось, стал весить как взрослый мужчина. Первые мили Истен с трудом передвигал ноги, а потом словно что-то щелкнуло внутри. Нет, идти легче не стало, но все ощущения потеряли привычную яркость. Словно бы это не Истен шел вперед, а некий оживленный магией голем, не чувствующий, не думающий.

Не думающий, впрочем, было не совсем верно, мысли не исчезли. Под палящими лучами солнца они лишь стали медленными и тягучими, потеряли остроту. Как и каждый день до этого, Истен вспоминал все, что случилось за последнее время — отречение матери, гибель отца, исчезновение старшего брата. Он вспоминал, как сам лишился всего, что принадлежало ему по праву рождения. И вспоминал того, кто был виновен по меньшей мере в половине его бед, — Тонгила.

Вот в памяти всплыл день, когда Истен нашел мертвое тело отца, к поверхности сознания привычно поднялись скорбь и гнев — и словно растаяли под нестерпимо палящим солнцем. Вот он вспомнил день, когда ушла мать, даже не обняв никого из своих детей на прощание, лишь холодно повторила просьбу-приказ ее не разыскивать, и шагнула во Врата, открытые ее учеником. Ощутил прежнюю горечь и обиду — но и их не стало под палящим солнцем. Вот Истен вспомнил путешествие с отрядом наемников, Тибора, который потом оказался его злейшим врагом. Вспомнил все унижения, перенесенные по его вине. Ощутил вспышку привычной ненависти — но солнце сожгло и ее.

Он продолжал идти, порой смутно удивляясь тому, что у него откуда-то берутся на это силы, а солнце продолжало выжигать в нем все старые чувства. Всплывали в памяти, один за другим, люди, которым он прежде завидовал, но и зависть выцветала, оставляя лишь слабое недоумение от осознания, что прежде он тратил столько сил на сожаления о том, чем не мог обладать.

Следом за чувствами поблекли и голоса в его голове. Они еще продолжали шептать про песок и воду, про гибель всего, что живет на суше, но это проходило будто мимо Истена.

А потом в памяти всплыл образ цветущих яблонь, о которых рассказывал Альмар. Розовые облака лепестков. Этот образ таял дольше мрачных воспоминаний, и после него осталось лишь ощущение спокойствия. Истен в очередной раз посмотрел на горы вдали, в очередной раз подумал, что не дойдет, что уже скоро свалится от усталости и жажды и умрет здесь, но привычного отчаяния не ощутил. Лишь покой.

Альмар не очнулся и к утру третьего дня, и Истен вновь понес его в самодельной переноске. Ни жара, ни жажда больше не казались нестерпимыми, хотя Истен чувствовал, как пересохло во рту, как потрескались и покрылись кровяной коркой его губы, как будто насыпало песком в глаза, и насколько тяжелее стало передвигать ноги. Просто это все казалось неважным. Он шел вперед, потому что остановиться и сдаться было неправильно. Он нес ребенка, потому что бросить его умирать одного тоже было неправильно. И он все реже поднимал взгляд на горы на горизонте — какой смысл смотреть на то, чего никогда не достигнешь.

* * *

За мгновение до того, как присутствие обрушилось на них, Арон его узнал. Вернее, узнал стоящую за ним суть. И, как всегда прежде при ее появлении, мир изменился, свет померк, все в нем отодвинулось, потеряло четкость. Ни Лоргана, ни его подмастерьев Арон больше не видел, только эту суть, которая, тоже как всегда, явилась в виде огромной волны с пенистыми краями.

«Возвращайся в Террун. Останови хаос», — голос Великой Матери возник у него в голове, гулкий и глубокий. — «Иначе твоя вторая родина падет».

«Но мой сын здесь!» — боги, конечно, очень не приветствовали, когда смертные с ними спорили, но судьба Альмара волновала Арона куда больше, чем намечающиеся беспорядки в империи.

«Ты сохранил моего ребенка и помог ему», — сказала богиня. — «Я сохраню твоего и помогу ему. Возвращайся».

А потом волна обрушилась на него, погребла под собой — и ушла, оставив лежащим на земле.

Несколько мгновений Арон смотрел в чистое небо, с раздражением задаваясь вопросом, почему у всех богов, которых он знал, было так плохо с чувством юмора. Особенно этим славилась Серая Госпожа, но и остальные были не лучше. Скажем, Уррий в свою бытность Существом вообще не понимал, что такое шутки и веселье, зато, приняв имя Уррия, вдруг научился шутить — правда, для этого ему потребовалось сойти с ума. Или вот Великая Мать. Что за дурная привычка каждый раз являться перед Ароном в виде волны и опрокидывать на землю? Нельзя было просто поговорить?

Показалось, будто откуда-то издали донесся женский смех.

— Арон, ты цел? — спросил Лорган.

— Цел, — отозвался он, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к Темному. — С тобой она тоже о чем-нибудь говорила?

— Кто она? — на лице Лоргана отразилась искренняя растерянность.

— Великая Мать.

— Это была она? — теперь Лорган выглядел не только растерянным, но и немного испуганным. Похоже, к таким близким встречам с богами он не привык. — Нет, ни о чем не говорила. Все просто почернело на несколько мгновений, а потом темнота рассеялась.

Арон вздохнул, в последний раз посмотрел на пустыню, лежащую за барьером, и кивнул Лоргану.

— Вели своим ученикам открывать Врата. У тебя есть маяк на мой замок на севере?

— Конечно. Ты же еще тогда предупреждал. Вот, — Лорган снял с шеи толстую серебряную цепочку с крупным, грубо обработанным чароитом, и протянул Арону.

«Маяк нужно активировать, просто так он не сработает. Возьми в руки и подумай при этом о возвращении в замок», — сказал Прежний.

Арон взял цепочку, мысленно хмыкнув. Пусть Прежний и доверял Лоргану — насколько он в принципе был способен доверять — но ограничений поставил немало. От рук Арона по звеньям цепочки к камню пробежала искра, и камень засветился мягким сиреневым светом. Лорган взял цепь у Арона и передал одному из подмастерьев.

— Тимаш, открывай Врата.

Когда Врата открылись и Лорган с учениками уже прошел в них, Арон еще на несколько мгновений задержался, чтобы достать камень с рубином. Тот горел привычно ярко, говоря о том, что его сын жив и здоров.

И Великая Мать обещала помочь — единственная из богов, кому он верил.

Арон шагнул во Врата.

Охота закончилась удачно и к выделенной ему юрте Венд шагал в приподнятом настроении. Добычу он, как и в прошлые разы, отдал разделывать кочевнице из юрты, стоявшей по соседству. За работу женщина забирала себе часть мяса, остальное нарезала небольшими кусками и засыпала солью. Не то чтобы Венд сам не мог все это сделать, но перспектива нескольких кружек веселящего напитка и крепкого сна после них нравились ему куда больше, чем работа мясником.