слыхать ли чего про пчел Анкудимовых?

– Чего слышать, ваше благородие, я ведь с здешними не больно якшаюсь. Мало ли что калякают, да пустяков их всех не переслушаешь.

– Ну, на базаре чего не слыхать ли? Ведь вчера базар был.

– Базар-то был, да меня на нем не было. Я вчера день-деньской на печи пролежал: неможилось что-то больно.

Этот ответ показался мне очень подозрительным: зачем скрывать такой пустой случай, как пребывание на базаре?

– Так ты не был вчера на базаре?

Жилин сейчас же переменил тон: до тех пор мы по дружбе разговаривали, для препровождения времени.

– Да что вы меня, ваше благородие, допрашивать, что ли, стали? Так я вам отвечать не буду.

– Почему же не будешь? Ведь это нельзя.

– А потому что здесь ратмана[17] нет. Я мещанин, без ратмана меня допрашивать не следует.

«Э-э! – подумал я. – Вот оно куда дело-то пошло!» Надо заметить, что из долгих наблюдений я вывел такое заключение (которое никогда не опровергалось), что когда допрашиваемый ратмана требует, депутатов разных, словом, начинает искать спасения в проволочке времени, в придирке к формам, то, во-первых, это показывает в нем бывалого человека, виды видавшего, а во-вторых, дело нечистое. Невинный человек, заподозренный в преступлении, держит себя просто, опираясь больше на суть дела, а не на формальную сторону его. Даже если он и замечает несоблюдение каких-либо формальностей, его гарантирующих, так молчит больше, потому боится, чтоб тем подозрение на себя не усилить, «вишь-де не надеется на правду-то!».

Кстати. Все эти ратманы, депутаты и другие непереваренные изделия немецкой кухни – на практике выходят одной пустой декорацией, чтоб величия было больше. На самом же деле лиц, прикосновенных к следствию, эти особы не гарантируют нисколько: недобросовестный следователь имеет полную возможность творить пакости преотменные, и всякие ратманы, депутаты et caetera[18] и сами больше безмолвствуют: книжки во время следствия читают, природой услаждаются, в приятной дремоте пребывают, а потом подписывают, что подают им: «присутствовал, мол, такой-то да ушами хлопал». Кукольная комедия с канцелярско-дубовыми фразами.

Впрочем, пришедший ко мне ратман Федор Дмитрич Квасков был не заурядным прочим, не потому чтобы он являл из себя какую-нибудь гарантию, но просто потому что был милым человеком. Из бедняков мещан, он телом и душой принадлежал к своего обществу, сам выносил всю его горемычную долю. В каждом преступлении Квасков, нередко почти инстинктивно, видел оправдывающую сторону, в каждом преступлении человека умел разглядеть. Прямая, неподатливая натура была, в глубины метафизики не пускавшаяся, но просто видевшая хорошо. После каждого следствия Федор Дмитрич бывало говорить начнет, что вот-де как жизнь-то худо пошла, если на такие дела человек решается, страха наказания не убоявшись даже. И как он про худую жизнь хорошо говорил!

До прихода ратмана Жилин со мной не заговаривал, я с ним тоже. Пришел Квасков.

– Ну, вот и ратман.

– Что, Жилин, опять с тобой беседу приводится вести. Э-э-х, паренек! Худы ты дела затеваешь, до добра они тебя не доведут. Хоть бы мать-то пожалел, она уж и то у тебя одной ногой в гробу стоит, – сказал Квасков, увидавши Жилина.

– Да ведь что же, Федор Дмитрич, вольно ко мне привязываться. Я знать ничего не знаю, а меня на допрос ведут. Кажного человека оклеветать можно, пожалуй скажут, что я и церковь ломал.

– Невиновного тебя оклеветать кто захочет? Коли невинен, так и останешься им. А только все ж я тебе скажу: не добро, парень, не добро! Человек ты молодой, работы разве честной у тебя нет? Али по судам лучше таскаться? Всплачешься, да поздно будет.

Опять начался опрос.

– Так не был ты вчера на базаре?

– Сказано, не был.

– Ну, а если тебя там другие видели?

– Мало ли чего вам на меня наговорят: у меня недругов здесь много, каждый норовит тебе неприятность какую сделать, потому не их я совсем человек. Коли б я мужик был, так стояли б они за меня. А то что им? Убивство на меня, пожалуй, нанесут, крест скажут целуй.

Я уже раз заявил, что русский человек плохо себя вообще держит (хотя есть, конечно, и блестящие исключения) при допросах: сноровки в нем нет, хитрости мало: заладит себе одно, да и валяет; не видит, что прямо в яму лезет, обойти ее не умеет, к обстоятельствам подделаться не может, чтоб так выходило, что и виноват, да не виноват. Заперся да и баста! Солгать-то он солжет, только не тонким манером, больше все на широкую ногу. Для него ничего не значат противоречащие, уличающие его факты; он не хочет или не умеет к ним подлаживаться, хоть в этом подлаживании заключается все его спасение (от которого, конечно, он не прочь). Люди, только служившие по писарской части да в острогах побывавшие, науку прошедшие, мастера на ответы: их на треногой кобыле не объедешь, за себя постоят.

Жилин тоже не имел способности подлаживаться, пользоваться в свою же пользу обстоятельствами, его уличающими; он дело повел напрямик, лгал бессовестно, и к явному вреду своему. Скажи он просто, что был на базаре, что виделся с тем-то и тем-то, тогда, пожалуй, закравшееся мимолетное подозрение могло бы уничтожиться само собой, как не имевшее достаточного основания. Жилин действовал иначе и тем давал повод к усилению подозрения.

– А ты знаешь Степана Андреева Дятлова?

Жилина несколько покоробило; он пристально посмотрел на меня и потом опустил глаза. Последовала пауза.

– Какого Дятлова?

– А что сбитнем-то торгует на площади.

Опять молчание.

– Пивал я у него сбитень. Чай, на базар тоже ходишь: он из нашинских. Допрежь того он рыбачеством занимался, так я в батраках у него жил. А впрочем какое знакомство? Выпил сбитню, отдал деньги, да и прочь пошел.

– А в кабаке был с ним за последнее время?

– Разве мало с кем в кабаке бываешь? Может, и с Дятловым бывал, а может, и не бывал. Не припомнишь. В кабаке компанство большое: кто поднесет тебе, тот и кум значит. Нам ведь в зачастую там бывать-то.

– На какие же деньги ты часто бываешь там?

– На какие? Заложил чуйку[19] – вот и пьешь целую неделю. А то выработаешь. Чай, тоже не в белоручках сидишь, работой занимаешься.

Жилин запирался даже в пустых, по-видимому, ничего не говорящих против него обстоятельствах, а между тем из отрывочных фраз, из постановки дела, из некоторых свидетельских показаний все больше и больше уяснялось, что не чист он по Анкудимовым пчелам. Надо было только ковать железо, пока горячо. Не дав до времени дойти известию