Прошел год после бегства Воротилова из Хвостихи, о нем не было ни слуху ни духу, Чижов, страшно боявшийся сначала, начал мало-помалу успокаиваться и все реже и реже осматривать курки у двустволки. Но враг притаился близко, ближе, чем предполагалось.

За неделю перед летним Николой, старик Чижов поехал в город за поручением из казначейства денег двадцати трех тысяч за поставленные сукна. Отпраздновавши в городе новоселье дома, купленного для сына (сын у старика был человек тихий и смирный), старик вместе с сыном отправились обратно в Хвостиху. Денег с ними были до тридцати тысяч, для безопасности (дорога хоть и близкая, но приходилась лесом) в повозку положены были пистолеты, кинжал и двустволка. Чижовы ехали на своих лошадях.

На Николу в город пришло известие, что Чижовы ограблены и убиты в Брежинском лесу. Дело громкое, наряжена была тотчас же комиссия, с непременным заказом отыскать виновных.

Засела комиссия в Хвостихе и стала чинить розыск. Тянула она к делу многих, а как спрашивала, сейчас узнаете.

Показывал потом при преследовании крестьянин Бирюков: «А взял я на себя убийство Чижовых от нестерпимых мук, чинимых мне. Кормили меня рыбой соленой, пить не давали, крутили мне руки веревкой, да к палатному брусу притягивали, трижды секли меня на допросах».

Справедливость слов Бирюкова подтвердилась потом при исследовании дела.

Розыск свой комиссия чинила частью в избе, частью в бане.

Комиссия достигла своей цели: недели через две, после открытия своих действий, она отрапортовала по начальству, что убийцами Чижовых, «по добровольному» сознанью, оказались крестьяне села Хвостихи: Никита Бирюков, Дмитрий Савельев Струбов и Иван Панфилов без прозванья. Только один вопрос не был разъяснен комиссией: где ограбленные деньги?

Спрошенные об этом преступлении отвечали различными небылицами, водили следователей по гумешникам, по лесу, заставляли рыть землю, подымать половицы. Неуспех своих розысков комиссия приписала, конечно, упорству убийц. Поводом к открытию истины был, по донесению комиссии, строптивый характер Бирюкова и найденная при обыске с кровяными пятнами рубаха и портки, которые Бирюков приказывал жене тщательно вымыть для сокрытия следов преступления.

Спрошенные Бирюков и жена его, «откуда взялись кровавые пятна?», отвечали сначала, что по случаю храмового праздника Николы был заколот баран и кровь его попала на одежду, но потом оба сознались, что кровь эта принадлежит Чижовым.

Другие соучастники были уже выданы Бирюковым, все они весьма подробно описали ход убийства, конечно, в их словах были некоторые противоречия, например, относительно времени сговора на убийство, места последней сходки, орудий, которыми совершенно убийство, количества денег, доставшихся на долю каждого из убийц, но на эти противоречия, как не лишающие силы самого сознания, не было обращено внимания, и все они были опять отнесены к неполной раскаянности преступников.

В своих донесениях комиссия выпустила одно весьма важное обстоятельство: убийца Дмитрий Струбов, после принесения повинной, выпрыгнул в окно (почему-то он не был скован) и побежал к пруду топиться. Его устигли на самой плотине. Спрошенный об этом впоследствии, Струбов отвечал почти теми же словами, что и Бирюков.

Комиссия жила в Хвостихе после сознания убийц целый месяц, но денег не находила.

В воспоминаниях хвостищенских крестьян долго сохранится этот месяц. Никто не знал, кого завтра призовут на судилище, кого потянут к допросам. Совсем в ад превратилась Хвостиха, в ад молчаливый, угрюмый, из одного уголка которого вырывались пронзительные, потрясающие стоны… Дошли, наконец, эти стоны до того, кто знал убийц.

Нежданно-негаданно явился в комиссию ткач Николай Савельев Требухов и показал:

– Забранные люди, односельцы мои Бирюков Никита, Струбов Дмитрий и Иван Панфилов, в убийстве и ограблении купцов Чижовых невиновны и убийц подлинных не знают, потому в союзе с ними не состояли. Из всей вотчины только один я и есть человек, который грабителей знает, ибо в избе моей до преступления своего они и скрывались.

– Кто же они? – спрашивали Требухова.

– Односелец наш Федор Захарьев Воротилов да человек, прозывавшийся мещанином, Харлампием Ивановым Малышевым.

Стала в тупик комиссия перед сознанием и открытием Требухова, прозрело и начальство, что во всем этом деле скрывается что-то неладное, что не могут же люди задаром принимать на себя тяжкое преступление и все последствие его. Прозрело и, взамен прежних следователей, послало новых.

Открытие Требухова бросало новый свет на преступление. Спрошенный вторично, Требухов не отказался от своих слов, напротив, еще с большей ясностью описал весь ход заговора, описал, как целый месяц, в верхней светлице, скрывались у него Воротилов и Малышев, как после неуспешных подговоров его принять непосредственное участие в убийстве и ограблении Чижовых, они отправились вдвоем, запасшись наперед кистенями… Но являлся вопрос: где взять лиц, указываемых Требуховым? Навели справки о Малышеве по месту его жительства: оказалось, что действительно такой человек в мещанском обществе имеется, но что, занимаясь разными промыслами, он взял годовой билет и в настоящее время находится в неизвестной отлучке. Спросили жену Малышева о местопребывании мужа, она ответила, что дело его не знает и куда отлучается он никогда ей о том не говорит.

Во время собирания справок о местопребывании Малышева и Воротилова в Хвостиху приехал конторщик соседнего села Куломзина и заявил под присягой, что, бывши по барским делам в Москве, он встретил Воротилова на одном из постоялых дворов и, хотя с ним в разговоры не входил, но в лицо узнал его весьма хорошо.

Для отыскания Воротилова в Москве послан был опытный полицейский чиновник.

Мы не можем удержаться, чтобы не ввести здесь рассказ этого чиновника об обратном пути его из Москвы вместе с Воротиловым.

«Вместо команды мне дали полицейского солдатика, которого на один щелчок Воротилову не хватит. Сам я тоже человек рыхлый. Думаю: дело плохо – или самого тебя начальство на цугундер[20] потянет, что разбойника упустил, или он тебе рецепт пропишет. Как тут быть? Не попробовать ли лаской дела обделать? Стал я ублажать Воротилова, лясы с ним разводить, чаи распивать, водкой в другой раз подчивать. Вижу: парень поддается, шелковый совсем стал… Однако, как стали выезжать из Москвы, берет меня сомнение: убежит Воротилов. Чтоб на душе хоть немного было легче, велел я солдату набить на Воротилова наручные и ножные кандалы. Набили. Воротилов мне и говорит: сняли бы вы эти браслеты с меня, не убегу я от вас, потому человек вы обходительный, и губить вас через себя мне нежелательно». А я ему смехом: «Верю-де, Федор Захарыч, да все как-то на душе покойнее, как вижу, кандалы на тебе, думается меньше». «Ну, говорит, это ваше дело, как знаете, так и действуйте». Не успели