Лоскутова завозилась, желая взглянуть на рану, но женщина остановила ее:

– Лежи, не двигайся. Не трать понапрасну силы. Схожу переоденусь в чистое, найду снадобье, бинты и займусь твоими ранами…

Аглая вернулась в сарай совершенно другим человеком. Во всем чистом, в свежей косынке и с тряпочным свертком. Сняв с себя старую одежду, в которой по обычаю занималась хозяйством, она будто помолодела на десять лет.

Девушка опять лежала без памяти. Иной раз она двигала руками, что-то шептала, но сознание больше не возвращалось.

– Ах ты, сердешная, – вздохнула пожилая женщина и принялась за дело.

Крохотный сарай предназначался для хранения лопат, вил, косы и прочего крестьянского инструмента. Повсюду была пыль, старая солома. Содержать в таком тяжелораненого человека и заниматься его врачеванием было неудобно и опасно.

– Погляжу на твою ногу, а потом перенесу тебя в баню. Там-то почище будет, – Аглая вытерла полотенцем руки и присела возле девушки.

* * *

Через час Катя уже лежала на широкой лавке в тесном предбаннике. Перед тем как перетащить ее, Аглая подмела пол, проветрила баню, истопила печь, вскипятила в чугунке воду. Закончив, поспешила на другой конец села к лекарю-хекиму по имени Музафар.

Женщина была взволнована. Только что, осмотрев ногу Екатерины, она обнаружила серьезное осколочное ранение. Было и другое, полегче: осколок, размером поменьше, впился в бедро. С ним Аглая справилась: аккуратно извлекла из плоти, рану обработала и перевязала. А что делать с перебитой голенью не знала. Никогда с такой бедой не встречалась.

Село Кокташ было небольшим – восемьдесят крестьянских дворов. Народу проживало мало, человек триста. В основном татары, но были и греки, русские, украинцы, армяне.

Старику Музафару было чуть за шестьдесят. В юности он состоял при известном ученом и лекаре Али-экиме из приморского селения Кизилташ. Потом, до революции, помогал земскому врачу. В 1918 году женился и перебрался в Кокташ, где и сейчас вел самостоятельную врачебную практику.

Выслушав взволнованную Аглаю, Музафар собрался, прихватил объемную лекарскую сумку и отправился к раненой.

– Нужно постелить под ней чистую простыню и принести сюда еще одну лампу. Возиться с раной придется долго, – сказал старик, осмотрев изуродованную ногу.

Покуда Аглая исполняла его указания, принялся молиться…

Потом он аккуратно разложил на чистой тряпице хирургические инструменты и дольше часа колдовал над рваной раной. Свежая простыня под ногой девушки пропиталась кровью, Аглае пришлось дважды кипятить в чугунке воду и бегать в хату за третьей керосиновой лампой, потому что день угасал и в предбаннике становилось сумрачно.

К этому часу в селе стало тихо. Разве что изредка высоко в небе пролетали тяжелые самолеты. Это были немецкие бомбардировщики, летавшие на восток и обратно. Сельчане привыкли к монотонному гулу, который уже не пугал, а только настораживал и напоминал о далекой войне.

Врачевать в предбаннике Музафару ужасно не понравилось. Неудобно, тесно, темно. В его большом доме условия были куда лучше, а для хирургических операций имелось даже специальное помещение.

Старик вздыхал, ворчал, но дело свое делал. Сложное и опасное ранение требовало скорейшего вмешательства. Не тащить же девчонку к себе через все село! Это займет много времени, да и слухи потом поползут. А слухи во вражеском тылу завсегда приносят неприятности. Ведь незнакомая девчонка появилась в здешних краях не случайно. Она явно имела отношение к недавней перестрелке в лесу.

Мыслей у Музафара было много, он любил подумать, покуда осматривал и врачевал. Рана на бедре его не беспокоила – ее он промыл, зашил, наложил собственноручно приготовленную мазь и накрепко забинтовал.

А вот с голенью пришлось помучиться. Стальной осколок прошил ногу насквозь, раздробив большую и малую берцовые кости, повредив мышцы и сухожилия.

Изучив положение, старик помрачнел, долго качал головой, цокал языком. Потом приказал Аглае принести несколько ровных палок. Зафиксировав ими голень, Музафар тщательно вычистил рану, удаляя ненужную, неспособную восстановиться плоть. Затем приготовил свежую мазь, нанес ее вокруг раны и, не зашивая рваных краев, перевязал.

Наконец, поднявшись, он растер затекшую поясницу и, указав на оставленный порошок, сказал:

– Когда очнется, разведи его в чашке теплой воды и дай ей выпить. Пусть лежит, никакого движения. Завтра, как станет смеркаться, приду снова. Прощай…

* * *

Сознание возвращалось урывками. Днем, при свете солнца, Катя замечала рядом с собой Аглаю Петровну. В вечерних сумерках при желтом свете керосиновых ламп видела незнакомого седого старика. Судя по внешности, одежде и головному убору, старик был из крымских татар. Лицо его оставалось серьезным, озабоченным и даже строгим. Склонившись над больной ногой, лекарь что-то усердно делал: то обмазывал рану мазью с резким неприятным запахом, то пристраивал к голени прямые деревяшки и туго бинтовал.

Иногда девушка слышала негромкие голоса – старик наставлял, что и когда Аглае надлежит сделать. Женщина переживала за раненую девушку, старалась. То приносила ей в предбанник пиалу с мясным бульоном, то угощала свежим хлебом. А однажды Екатерина заметила, как хозяйка сунула старику-лекарю полдюжины куриных яиц. Видно, расплачивалась за врачевание.

На пятые или шестые сутки (Екатерина потеряла счет дням) она почувствовала облегчение и больше не проваливалась в небытие. Вернулось нормальное зрение, обострился слух, понемногу притупилась боль в израненной ноге.

Аглая Петровна радовалась перемене, часто присаживалась рядом, брала Катю за руку, улыбалась, задавала простые вопросы. А вот старик-лекарь, которого – она узнала – звали Музафар, оставался таким же серьезным и настороженным.

– Погоди радоваться, Аглая, – говорил он, заканчивая очередную процедуру. – Боль ушла, но это временно: опухоль не спадает. Не нравится мне это…

Лекарь знал, что говорил. Иллюзия выздоровления продлилась всего сутки. Уже на следующий день у Екатерины начался сильный жар, она снова балансировала между забытьем и явью, покуда воспалившаяся рана окончательно не уволокла ее в глубокое беспамятство.

Сохраняя тайну о раненой партизанке, старик приходил на участок к Аглае каждый вечер. На вопросы встречавшихся по пути сельчан отвечал односложно: «Приболела Аглая, слегла. Вот снадобье несу…» Сам же, проскользнув в баню, зажигал лампы, ополаскивал руки, садился возле Екатерины, снимал повязку, осматривал рану и начинал врачевать. Аглая тем временем хлопотала поблизости: кипятила воду, готовила чистые бинты…

Лежа на широкой лавке, девушка металась в бреду. Боль в голени была дикой: мало осколка – старик нещадно ковырял и скоблил рану металлическим инструментом. Катя стонала и скрипела зубами, но Музафар приговаривал:

– Лежи смирно, не мешай мне! Я хочу спасти твою ногу. Терпи…

Наконец ужасная пытка закончилась. Музафар наложил на вычищенную рану зловонную мазь, плотно забинтовал голень и попрощался до вечера следующего дня.

Спустя четверть часа Аглая заставила