стекол в окнах — фанера, доски, а «буржуйка», как известно, греет, покуда ее топишь. Огонь погас — и вмиг остыла.

Девчонки-то большинство не местные, не ленинградские: из области привезенные комсомолки-добровольцы.

* * *

Антипов, глядя на девчонок, печалился. «Дети совсем, — думал он, — им бы поспать подольше, вечером на танцульки сбегать, а они каждая за двух мужиков делают! Что же с ними потом-то будет, когда постарше станут?.. Всю молодую красоту угробят на этой работе. Парни с войны вернутся — и посмотреть на них не захотят...»

И еще он думал о своей дочери и тихо, скрыто радовался, что ей не выпало того, что этим бедным девчонкам. Нелегко, конечно, и Клавдии, работа ее — не в конторе сидеть, но как-никак не носилки с битым кирпичом таскает и не долбает ломом бетон, а главное — живет в тепле, в домашнем уюте и сыта. Опять же у матери под боком. Есть кому приласкать-приголубить и пожалеть, если беда какая случилась. Это ведь не замечается и не ценится, когда оно с человеком, а вот когда нету...

Одна из девчонок, Надя Смирнова, особенно приглянулась Антипову. Бойкая в меру, работящая и веселая. В перерыве соберутся кучкой, носы повесят от усталости, а Надя тормошит подруг, не дает грустить. То песню запоет, то смешное что-нибудь начнет рассказывать — смотришь, и оживились девчонки, заулыбались, носы свои курносые и веснушчатые вверх тянут. Вот и решил Антипов взять ее к себе в машинистки, пока Дуся, с которой отработано много лет, не вернется из эвакуации. Ходят упорные слухи, что часть оборудования уже в пути на Ленинград, пора подумать о бригаде — с кем работать. Подручного выделят, а машинистку найти непросто.

При случае завел разговор с Иващенкой, поскольку он и механик, и вроде как начальник цеха. Старший в общем.

— Говорят, Борис Петрович, что молот мой скоро приедет, — начал он издалека.

— Говорят. А ты о бригаде беспокоишься, а?..

— Да ведь пора и побеспокоиться.

— Один не останешься. Найдем тебе помощников.

— Так-то оно так, — согласился Антипов. — Насчет подручного у меня сомнений нет. С машинисткой труднее. Дусю мою не вызвали...

— Нашел тоже о чем ломать голову! — сказал Иващенко. — Вон, — показал он на девчонок, — любую выбирай, какая больше нравится. С молодой и сам помолодеешь.

— Все-то ты в одну сторону гнешь... Не в том дело, нравится или не нравится. Сам знаешь, у машинистки талант должен быть.

— Не боги горшки обжигают.

— Потому что у людей лучше получается.

— Ведь присмотрел уже наверняка, — сказал Иващенко.

Антипов не ответил, посмотрел на стайку девчат, обступивших тесно Кострикова. Последние дни они помогали Григорию Пантелеичу. «Надо у него спросить, — подумал он, — как на самом деле Надя Смирнова, со стороны-то и ошибиться недолго, а ошибаться нельзя...»

Костриков сразу понял, зачем Антипов расспрашивает про Надю, и стал нахваливать ее. И трудолюбивая она, говорил, и смекалистая — вмиг все схватывает, никогда два раза объяснять не нужно. Ну, золото, словом!

И окликнул ее:

— Иди-ка сюда, Надюша. Вот Антипов Захар Михалыч, наш лучший кузнец...

— Я знаю, Григорий Пантелеевич.

— Так вот он, стало быть...

— Погоди ты! — осерчал Антипов на поспешность Кострикова. — Враз такие дела не делаются.

— А чего годить?.. Слышь, птица-голубь, хочет он тебя к себе в машинистки взять. Пойдешь? — И подмигнул Наде.

— Ой! — смущаясь, воскликнула она. — Я бы с радостью, только не умею.

— Научишься! Антипов тоже когда-то ничего не умел, хоть и думает, что родился с высшим кузнечным образованием.

— Ладно ерунду-то говорить, — сказал Антипов недовольно. — А насчет того, чтобы взять тебя, — обратился он к Наде, — это правда.

— А начальство разрешит?

— Начальство разрешит, но работа эта не легкая, не в белом переднике. И я не Иващенко или Костриков, всяких там шуток-прибауток не люблю. У меня строго: на работе — работать, а шутки после. Если что, и накричать могу.

Надя съежилась как-то, поджала губы, точно на нее холодной водой плеснули.

— Ты брось, Захар! — напустился Костриков на Антипова. — Зачем девку пугаешь?.. Человек к тебе с радостью и уважением, а ты ее словно плетью! — Он обнял Надю, успокаивая. — Не слушай его, дурака старого.

— Я как лучше, чтобы после не пожалела...

— А почему она должна жалеть? Работа, дочка, интересная, я тебе скажу, а кричать он ни на кого не кричит. Врет, бессовестно. Ему, может, иногда и хотелось бы крикнуть, да не умеет!.. Мямля он, боится всех и себя тоже.

— Ты, Григорий Пантелеич, говори, но не заговаривайся, — вовсе уж обиделся Антипов. — Кого это я боюсь, например?..

— Заело?.. — Костриков рассмеялся. — А ведь точно, Захар, боишься! Отец твой не боялся, а ты боишься.

— Кого?! — требовал Антипов всерьез.

— А хоть бы меня! Или, скажешь, не боишься?

— Ну́ тебя в самом деле. Разговор важный, не шуточный, а ты на шуточки переводишь.

— Без шутки, Захар, с тоски можно сдохнуть, — сказал Костриков, вздыхая. — А дело порешили. Я вроде как сватом оказался, так что с тебя приходится.

— Это с меня, Григорий Пантелеич, — сказала Надя. — Я с получки куплю.

— Ступай работать, купилка! Я тебе такого куплю и получки не дожидаясь, не посмотрю, что девка и взрослая!..

Надя, растерянно поморгав глазами, пошла к подругам. Костриков проводил ее взглядом.

— А ты, — сказал Антипову, — в самую точку попал. Из всех девок самая подходящая. Я уж сам хотел тебе посоветовать.

* * *

Кажется, Надя и принесла в цех радостное известие: прибежала с улицы вся красная, запыхавшаяся, схватила Антипова за руку, тянет куда-то, а слова вымолвить не может.

— Что такое? — не замечая, что глаза ее блестят от счастья, испуганно спросил он.

— Там... Там...

— Отдышись сначала.

— Поезд там...

— И что, что поезд? Задавило кого?

— Оборудование... Молот...