Гримберт не хотел знать, бывает ли хуже. Одно из наказаний слепца – память безжалостно сохраняет все детали, которые пришлось видеть глазам, пока те были на месте. И зачастую не утруждает себя ожиданием приказа, чтобы напомнить о них.

– Прошлым летом видел в этих краях жуткую тварь… – задумавшись, Берхард перестал раскладывать костер. – Сущее чудовище. Ковыляет на шести ногах и размером с корову. Шкуры много, как у капусты, аж вокруг заворачивается, а из спины у него еще двое торчат, словно так и выросли. Ног у них нет, зато по три руки у каждого. Идут они и руками этими воздух цапают, а как остановятся, так голосят, и так жутко, по-звериному, что у меня душа в пятки ушла.

Говорят, то баронский сапожник был и два его подмастерья. Ну какие из них мятежники, скажи на милость? Чем они императорской власти и церковному порядку угрожают? Своими шилами супротив его бомбард? Ножницами супротив рыцарских доспехов?.. Ан вот и им Железная Ярмарка улыбнулась. Были людьми, а стали… Тьфу.

– На том стоит императорская справедливость, – осторожно произнес Гримберт. – Кара всегда соизмерима совершенному греху. А измена – это тяжелый грех.

– Кара?.. – В скрипучем голосе Берхарда послышалась несвойственная ему обычно едкая горечь. – В каре есть смысл, когда покаранный в силах ее понять. Осознать, значит, что все эти мучения навлек на свою голову сам. А если нет?

Гримберт насторожился.

– Что это ты имеешь в виду?

– Я на своем веку повидал химер. И попроще, которые хотя б ходить могут, и посложнее, как тот бедолага-сапожник… И знаешь что? Они все безумны. Все выжили из ума. Кто от нескончаемой боли и увечий, кто от отвращения к себе и своему новому телу, кто просто от ужаса… Иные еще могут назвать свое имя, да только в голове у них давно такая каша, что, кроме имени, зачастую ничего и не помнят. И уж точно не помнят, за что их, бедняг, к такому приговорили…

– Они нападают на людей?

Берхард вздохнул и вновь принялся возиться с костром. Судя по его сердитому сопению, топлива было мало, а значит, эта ночь в Альбах не станет приятной. Добро бы еще на кипяток к ужину хватило…

– Бывает и такое. Если кто из химер мозгой совсем повредился, те и напасть могут. Говорят, после того, что с ними сотворили, у них зависть черная к нормальным людям проявляется, а через зависть ту – и ненависть. В прошлом году одного проводника под Руфией растерзали. Навалились, пока он спал, и задушили, а тело…

– Обглодали? – предположил Гримберт, не зная, чем занять руки.

– Нет. Разорвали на клочья и к себе попытались пришить. Грубой дратвой. Говорю же, мозговое вещество у них выкипает, вот и творят всякое… Я бы и сам… Эх… А, плевать. Доставай свою серебряную ложку, безглазый мессир, жрать будем. Или ты хочешь подождать, пока слуги откроют шампанское?..

* * *

Ужин был скудным, не обременяющим желудок – три сухаря, по твердости не уступающих здешнему граниту, да миска горячей воды, которую Гримберт, блаженствуя, старался растянуть как можно дольше. Иногда Берхард кидал в воду какой-то мох, который находил в долинах, редкие коренья и грибы, отчего отвар делался густым и почти ароматным, но на подходах к Бледному Пальцу на разнообразие их меню, очевидно, уповать не приходилось.

– Сейчас бы кролика… – пробормотал проводник, громко прихлебывая крутой кипяток. – Только в этой части Альб им взяться неоткуда, чай, не в долине.

– Кролика… – пробормотал Гримберт невольно, пытаясь глотать горячую воду так, чтоб не терять драгоценного тепла, но при этом не обжигать язык. – Черт побери, я бы выложил за тощего кролика пятьдесят денье и еще считал бы, что заключил недурную сделку.

– Пятьдесят монет? – Берхард презрительно цыкнул зубом. – Не такое уж это и мотовство. Можешь мне поверить, я видел людей, которые платили больше. Гораздо больше.

– Это сколько?

– Три флорина.

Гримберт едва не поперхнулся. Пей он суп или похлебку, немудрено было и закашляться, но чистая вода имела в этом отношении некоторое преимущество.

– Три флорина! Черт возьми, за три флорина можно купить кусок земли возле леса в пару квадратных арпан и стрелять там кроликов до звона в ушах! Какой идиот мог заплатить три золотых за жалкого кролика?

– Это был я, – спокойно обронил Берхард. – И поверь, я бы заплатил много больше, даже если бы от кролика были одни уши да хвост.

Некоторое время Гримберт осторожно прихлебывал воду. На шутку это не походило, да и не в характере Берхарда было шутить. Остроты, которые он изредка отпускал, обычно были по-иберийски грубоваты и точно не могли претендовать на остроумие.

– Не могу представить, чтоб ты спустил такой капитал на жалкого кролика, – наконец произнес он. – Это по меньшей мере безрассудно.

– На три флорина в Бра можно купить небольшой трактирчик, – пробормотал Берхард. – Может, не самый изысканный, но… Кстати, забыл сказать, к этому зайцу я заказал вина на пять дукатонов. Эту монету чеканят в Льеже, в переводе на наши это будет… Скажем, еще пять флоринов с четвертью.

– Господь всемогущий! Неудивительно, что к старости ты не скопил состояния, Берхард. Редкий герцог обедает за такие деньги! Хотел бы я знать, что это за вино? Может, драгоценное «Баролло»?

– Нет, какая-то прокисшая дрянь, больше похожая на уксус. Но цена на тот момент была справедлива.

– Не знаю, где ты привык обедать, – пробормотал Гримберт, – но только тех семидесяти денье, что тебе причитается, там хватит разве что на понюхать разок воздух с кухни.

– Обедать я привык в Альбах, мессир. Альбы – умелый повар. Обычный сухарь здесь иногда слаще марципана. Вот только и счет здесь иной… Это было в ту пору, когда мы с ребятами искали золото в Северных Альбах. Старая история, но иногда вспоминаю. Вот как сейчас, с кроликом… Было нас восемь человек, я и еще семеро. Кто из «альбийских гончих», кто контрабандист, кто случайно приткнулся, короче, как оно обычно и бывает. Но новичков не было, все знали горы на вкус.

– Ты был золотоискателем?

Берхард сплюнул с таким остервенением, словно его заподозрили в арианской ереси.

– Бывало и такое, мессир. Я тогда моложе был, все думал, значит, что этим ремеслом можно себе безбедную старость купить. Оно, вправду, поначалу так и кажется. Вместо того чтобы шляться через горы, как чертов мул, позвонки стирая, куда проще глазами кругом пошарить. Вдруг где выход золотой жилы обнаружится или там еще полезность какая. Один мой приятель как-то случайно в ста лигах отсюдова черный опал нашел. Небольшой такой, как кусок кизяка, а получил за него столько, что хватило на домик в Римини и полдюжины коров…

Гримберт едва не хмыкнул. Представить прожженного жизнью Берхарда легкомысленным золотоискателем было непросто, с другой стороны, едва ли кто-то мог представить блистательного маркграфа Туринского беспомощным нищим калекой. Если уж обычный сельский кузнец в силах неузнаваемо изменить кусок железа, страшно представить, что может сделать с человеческой жизнью судьба, обладая ее мощью…