– Сколько же ты потратил на этом?

Берхард закряхтел. Должно быть, пожал плечами.

– Миллионов двадцать, пожалуй. А сколько заработал, и того сложнее сказать. Так что, сам видишь, твои семьдесят монет для меня ну ровно как пшик. Я такими деньгами в своей жизни ворочал, мессир, что ты по сравнению со мной ровно как мальчишка с медным грошом.

– Ну и где сейчас все твое богатство?

– Там же, где и было. У Господа за пазухой. Только сошел снег, как мы скорее бросились в город, место столбить. Только было нас уже не восьмеро, а трое. Еще пятеро так и остались в Срамной Дыре лежать на своем богатстве. Мож, им легче было умирать богачами, чем бедняками, не знаю…

– А деньги? – нетерпеливо спросил Гримберт. – Что с деньгами?

– А ничего. Та жеода, что мы нашли… Среди нас ведь не имелось ни рудокопов, ни ювелиров, одни только бродяги да проводники. Никакой это не апостольский камень был, как нам показалось, а самый обычный розовый кварц. Того, что мы на этом деле заработали, хватило на бочонок кислого пива, сырную голову да три унции персидского опия-сырца. Вот и вся история о том, как я был богачом. А заяц тот мне до сих пор снится. Костлявый и сухой, дрянь сущая…

Спустя минуту он уже храпел.

* * *

В эту ночь он не мог сомкнуть глаз. Скопившаяся в теле усталость уже не казалась осадком из удушливого острого песка, она пульсировала во всех его органах надрывающимися от тока крови раковыми клетками, но даже этого было недостаточно, чтобы подарить ему хотя бы час забытья. Он лежал, слушая треск остывающего костра, а когда куцый костерок погас, слушал монотонное ворчание Альб.

Завтра. Завтра они доберутся до Бледного Пальца. А значит…

Может, Господь явит чудо. Пожалеет увечного паука с оборванными ногами. А может, попросту прихлопнет, устав забавляться с жалкой букашкой. Еще в Бра, только лишь замышляя свой план, он дал себе самое большее пять шансов из десяти на успех. Но чем ближе был Бледный Палец, тем отчетливее он ощущал – хорошо, если в его распоряжении будет хотя бы два.

Сон не шел. Треск снега заставлял Гримберта испуганно вскакивать – ему мерещилось, что в окружающей темноте к ним крадутся химеры, страшные существа из собранных воедино человеческих тел. Им уже не суждено пришить к себе глаза маркграфа Туринского, но в его теле все еще остается много забавных деталей, которые пойдут им на обновки…

– Чего ты? – хрипло буркнул Берхард, когда Гримберт судорожно схватился за камень. – Какого черта не спишь?

– Я… Воздух. Вонь.

– Эта вонь химер отгоняет. Не любят они таких мест.

– Берхард…

– Чего, мессир?

– Та штука, которую ты нашел под Бледным Пальцем… Как думаешь, она еще там?

Берхард сердито заворочался на своем месте. Увечный, как и сам Гримберт, он взял в Альбы совсем небольшой багаж, в котором, должно быть, не было ни страхов, ни тревог, ни ожиданий чуда. Этот человек провел в горах достаточно, чтобы не отягощать себя лишним грузом, и никогда не маялся бессонницей.

– А что ей сделается?

– Кто-то мог побывать там до нас и… и…

– Ну разве что пьяным по округе бродил, – проворчал Берхард. – Нарочно к Бледному Пальцу никто не заглядывает, место там глухое, дальнее. Я и сам-то случайно там оказался – искал обход Дикого Кряжа да заплутал маленько.

– Ты не рассказывал об этом в таверне.

Берхард хмыкнул.

– В таверне многого не рассказывают, мессир. Так, я не рассказывал ребятам, что первым делом, увидев эту штуку, едва не обмочил штаны, а потом упал в снег и лежал там не шевелясь битый час, едва не отморозив яйца. Только потом сообразил, что этот железный болван как будто в меня не целит, мало того, стоит неподвижно, как истукан. Только тогда у меня внутренность немного размерзлась и шевелиться смог.

– Не думал, что «альбийские гончие» боятся рыцарей, – пробормотал Гримберт и, сообразив, что сказал, едва не прикусил кончик заиндевевшего языка.

Может, местные проводники не очень радели за защиту своей чести – за отсутствием того, что следовало защищать, – однако иберийские альмогавары в этом отношении, как он помнил, спуску не давали ни Господу Богу, ни дьяволу. Альбы, пожалуй, за столько лет охладили характер Берхарда, но едва ли настолько, чтоб он стерпел подобное оскорбление, да еще и от беспомощного калеки.

Однако Берхард не озлился.

– Я боюсь многих вещей на свете, мессир. Боюсь попасть под горную лавину или под гнев Старика. Нырнуть в Чертову Купель, полную кислоты, или угодить в лапы к проклятым химерам. Но рыцари… Когда я вижу рыцаря, я не боюсь, я закапываюсь лицом в землю прямо на том месте, где стоял, вспоминая, как далеко лежат запасные портки, и читаю все молитвы, что могу вспомнить.

– Но ведь…

– Я видел вашу братию в деле, мессир. Всего один раз, но этого хватило мне до конца жизни.

– Когда? Где?

– При Равелло, много лет тому назад, – Берхард издал колючий кашляющий смешок. – Когда орда Паука принесла маркграфу Лотару и его мятежным баронам милость императора. Храни меня Господь от такой милости… Да уж, после того дня мне навек расхотелось иметь дело с рыцарями. Тот, которого я встретил под Бледным Пальцем, был не очень велик, я видал и тех, что были куда больше, но пушки его смотрели точнехонько на меня. Я-то еще по старой жизни помню, что это такое, мессир. Один выстрел – и полетит по свету одна зола от Берхарда Однорукого. А то и огнеметом полоснет, тоже не лучше. Насмотрелся я на вашего брата в бою, когда мы под Ревелло, ох уж насмотрелся…

Гримберт улыбнулся, представив себе испуганного Берхарда, вжавшегося в снег и с обмоченными штанами. Картина выходила забавная, он пожалел, что не в силах увидеть ее собственными глазами. Это было бы славной компенсацией за многие пережитые им в Альбах унижения.

– Значит, подумал, будто кто-то им управляет?

– А как же не подумать? На ногах стоит, орудия подняты, люки задраены… Мне даже со страху показалось, будто головой поводит, цель ищет. Голова у него здоровая, ну чисто ведро. И куда смотрит – не понять.

– Был бы он жив, испепелил бы тебя вместе со снегом. Активные радары, тепловизоры, датчики вибраций, зонды…

– Мне ваши рыцарские словечки до одного места, – проворчал Берхард. – А вот шкура моя дорога, как память о маменьке. Целый час я тогда в снегу пролежал, даже шелохнуться боялся. А ну как встану, а он пушкой – бум! Зря будут ребята из Бра ждать старика Берхарда в трактире, вон, угольки от него одни остались…

«Если «ребята» из Бра о чем-то и пожалеют, – подумал Гримберт, – то только лишь о том, что не успели снять с него, еще живого, сапоги. Про «альбийских гончих» много чего болтали, как путного, так и не очень, но за своих собратьев они грудью не вставали и преданностью своему цеху не славились. У этого народца не было чести, которую стоило бы защищать».