– Пошли, – бросил он, приподнимаясь со стиснутыми в кулаки пальцами, чтоб сохранить еще на несколько секунд драгоценное тепло костра. – Чем раньше мы доберемся до Бледного Пальца, тем лучше.

Кажется, он впервые услышал в голосе Берхарда не сухую насмешку и не презрение, а искреннее изумление.

– Ты что, мессир, даже передохнуть не хочешь? Слабый же, как пугало, ветром шатает! Отдохни маленько!

– Ни к чему отдыхать. Я не хочу тратить время. Пошли. Или можешь остаться здесь, греть свою задницу, а я пойду.

– Вслепую?

– Если понадобится – вслепую. Только укажи направление.

Берхард выругался по-иберийски, неохотно притаптывая костер. Должно быть, даже ему, давнему жителю Альб, передышка казалась чересчур короткой, не способной восстановить силы.

– Надеюсь, та штука, которую ты ищешь, убьет тебя.

Гримберт с трудом улыбнулся. Тот крохотный запас тепла, что он подчерпнул от костра, уже исчез. Улетучился, оставив смерзшийся ком внутренностей, трещащие суставы и стертые до кровавого мяса ступни.

– Что, не хочешь вести меня обратно?

– Нет, – ответил Берхард, сплевывая в снег. – Просто это доставит мне удовольствие, только и всего.

* * *

Этот день казался ему длиннее, чем предыдущие семь. Часы и минуты словно слиплись в ледяной ком, мучительно медленно тая, отчего Гримберт изнывал еще больше, чем от усталости.

Бледный Палец. Он шел к нему, точно паломник к святыне, забыв про насущные потребности тела, не обращая внимания на то, что калечит его еще больше. Сейчас это не имело значения. Он сделал самую большую ставку в своей жизни и завтра узнает, сыграла ли она или судьба, усмехнувшись покрытыми сифилитическими язвами губами, небрежно сметет ее с игорного стола.

Берхард не собирался делать ему послаблений. Напротив, к тому моменту, когда он смилостивился и объявил привал, Гримберт ощущал себя так, словно опустил свои обмороженные ноги в мясорубку, которая размолола кости и плоть в одну однородную замерзшую массу.

– Господи, ну и вонь же здесь стоит… Это что, кладбище?

– Это выход сероводорода, мессир, – отозвался проводник. – И ежли тебе он кажется не таким изысканным, как запах венецианских духов, лучше бы тебе к нему привыкнуть, потому что дышать нам им еще долго.

Гримберт не собирался пререкаться. Даже если проклятые горы пахнут как дохлая кошка, пролежавшая неделю на солнцепеке, это не самое худшее их свойство. Уж точно не самое смертоносное.

– Мне не в тягость, – усмехнулся он. – Мне приходилось бывать на балах, гости которых выливали на себя столько духов, эмульсий и афродизиаков, что немудрено было опорожнить желудок еще до того, как герольд назовет твое имя. Черт, одной только амбры[25] было столько, что хватило бы на пяток дохлых китов…

– Значит, ты почувствуешь себя здесь как дома. Забей в нос тряпья, а дыши через рот, а то голова на следующий день так разболится, что и ползти не сможешь.

Гримберт не собирался игнорировать этот совет. Семь дней в обществе Альб убедили его в том, что всякое слово, брошенное Берхардом, лучше воспринимать предельно серьезно.

– Почему мы остановились именно тут? – поинтересовался он, отрывая от своих лохмотьев лоскуты. – Неужели в округе нет мест с более… приятным ароматом?

– Почему же… Есть. Но мне кажется, мессир, ты будешь малость огорчен, если проснувшись, обнаружишь, что в придачу к глазам лишился и ушей. Мало того, кто-то торопливо огладывает твой нос.

Берхард произнес это невыразительно, его голос был беден на интонации, но Гримберт ощутил неприятную щекотку в отмороженных пальцах. Это не походило на грубоватые шуточки, принятые среди здешних горцев, скорее на зловещее предупреждение, к которому стоило отнестись всерьез.

– Кто, черт возьми? Волки?

– Мы стоим в пяти лигах[26] к югу от Сан-Верана. Это название тебе ничего не говорит, слепой мессир?

– Не больше, чем лошадиный пердеж, – огрызнулся Гримберт – Кто из нас двоих мнит себя большим знатоком по части Альб?

Берхард не ругнулся в ответ. Хотя, судя по тяжелому дыханию, на благожелательный лад настроен не был. Кажется, долгий день порядком вымотал и его.

– Сан-Веран – вотчина баронов Массерия и Беличи. Может, у вас в Турине про них и не слыхали, а в Салуццо это почтенный баронский род, и весьма обильный. Душ тридцать их в Сан-Веране обитало всякого возрасту и полу. А уж если считать со слугами, с домашней прислугой, с егерями и крестьянами… Целый городишко, считай.

– Ну и что с ними сталось? – спросил Гримберт с нехорошим чувством.

Догадался и сам, но в его положении не стоило изображать всезнающего, совсем напротив. Лучше пусть Берхард продолжает считать его небогатым рыцарем из графского рода, а не всесильным маркграфом Гримбертом-Пауком, одно имя которого держало в страхе больше людей, чем все оползни и лавины Альб.

Судя по тонкому треску, Берхард уже принялся заготавливать топливо для костра. В этой части гор деревьев не было, да и не могли бы, наверно, деревья расти в этой зловонной, пропитанной сероводородом атмосфере, зато был какой-то мелкий колючий кустарник. Топливо не топливо, а на маленький костерок хватит – и за то спасибо Господу…

– С ними сталась Железная Ярмарка, – проворчал он. – Вот что с ними сталось. Когда Лотар из Салуццо учинил мятеж, бароны Массерия и Беличи не придумали ничего лучше, чем примкнуть к нему. Известно, чем это для них закончилось. Кому повезло больше, тем Паук присудил плаху. Вот уж точно счастливая участь. Всех прочих…

Гримберт на всякий случай пригнул голову, делая вид, что нащупывает кустарник. Бог знает, что проводник может прочесть по его лицу. Даже незрячее, грязное, окутанное тряпьем и покрытое паршой, оно все еще оставалось способным выражать эмоции. Притом что некоторые из них для его проводника не предназначались.

– Я понял.

– Всех прочих он превратил в химер. Приказал своим коновалам разрезать их на части, а после сшить воедино, да так, чтоб они своим обликом напоминали всем живым о страшной участи всяких мятежников против престола.

– Я знаю, что такое химеры. Видел в Бра.

Видел. Забывшись, он опять произнес слово, на которое более не имел права, как жалкий крестьянин не имеет права на герцогскую корону. Судя по гортанному смешку Берхарда, от его внимания тоже не укрылась эта оговорка.

– То, что ты видел в Бра, это не химеры, мессир. Это так, в сущности, ерунда. В городах остаются те, кто может жить подаянием. Иные в память о прежних временах им меди и отсыпают. Некоторых из них по темному времени даже за человека принять можно. А вот здешние, из Сан-Верана, это совсем другое племя. Им хуже многих прочих пришлось. У некоторых отнимали руки и ноги, чтобы приживить их к животу. У других хребты завязывали узлом или пальцы к лицу пришивали. А бывает и того хуже…