Гунтерих, его верный кутильер. Человек, которому он привык доверять свои паучьи секреты – не все и не до конца, но гораздо больше, чем мог доверить обычному человеку. Он, давший обет верности маркграфу Туринскому, заслуживал самой страшной кары – как издавна полагается клятвопреступникам. До нужного часа лишь притворялся верным слугой, завлекая своего господина в смертоносную западню. О, он сполна получил цену за свое предательство. Не тридцать жалких монет, как его предок, Иуда, нет, куда больше. Он получил во владение всю Туринскую марку с ее ленными владениями, пшеничными полями, баронскими виноградниками и фабриками. Немыслимо щедра плата за одно предательство. Без сомнения, Гунтерих отработает ее в будущем, выжигая огнем все, что было связано с его предшественником. Разорит его вассалов и сохранивших преданность баронов, уничтожит преданных слуг, чудом не погибших в Арбории, расправится с рыцарями. Сделает все, чтоб в памяти потомков Туринский Паук остался чудовищем, не имеющим право ни на пощаду, ни на добрую память.

Тварь. Неблагодарное отродье. Своими руками…

Ненависть – слишком калорийное топливо, которому не требуется даже окислитель. Гримберт ощутил, как его тело бьет крупной дрожью, несмотря на то, что не ощущал холода. Да, из всех людей, которые предали и погубили его, именно для Гунтериха он прибережет самую страшную участь.

У Алафрида была причина сжить Гримберта со света. И уж конечно она была у Лаубера, его исконного врага. Прочие же просто присоединились к заговору, движимые алчностью, древнейшей из причин. Вполне понятные мотивы, которые не требуется разъяснять.

Но Гунтерих… Это совсем другое дело. Человек, которого он возвысил из черни. Которого оделил своей милостью и вниманием. Которому прочил славу старшего рыцаря Туринской марки – и вот как он отплатил своему господину за это? Сделался по доброй воле частью заговора, сыграв в нем роковую роль? Уничтожил человека, которому присягал на верность?

Гримберту показалось, что его вены сейчас лопнут, выплескивая наружу жидкий огонь, точно старый топливопровод, который не в силах сдержать давления. У Гунтериха не было ни единой причины предавать его, он пошел на это, понукаемый лишь жаждой власти, коварством и подлостью.

Разве что…

Разве что это была месть за Аривальда. За его старшего брата, который погиб бог весть сколько лет назад. Трагический случай, случившийся когда им обоим было по двенадцать, но о нем почти не судачили при маркграфском дворе. Мальчишки-озорники часто выкидывают всякие номера, которые лишь по счастливому стечению обстоятельств не заканчиваются трагедией. А иногда и заканчиваются – когда они, к примеру, вообразив себя рыцарями, самовольно покидают дворец, отправившись в далекий и глухой Сальбертранский лес…

Сколько лет было Гунтериху, когда погиб его брат? Три? Четыре? Гримберт не помнил наверняка. Помнил лишь, что младший брат Аривальда тогда был сопливой крохой, едва только освоившей навык членораздельной речи. Едва ли он понимал, что случилось, именем маркграфа Туринского многие детали той истории так и остались в благословенной тени, но дети часто замечают то, чего не замечают прочие. Неужели…

«Нет, – подумал Гримберт. – Даже если предательство Гунтериха – запоздавшая на тринадцать лет месть за его старшего брата, это не сделает его участь менее легкой. Он заплатит. Как Алафрид, как Лаубер, как все прочие.

Прочие… Просто сор под ногами. Покорные исполнители, не имеющие собственных амбиций, однако пошедшие на поводу у его врагов. И сделавшиеся теми булыжниками, совокупный вес которых в конце концов раздробил его кости. Мелкие интриганы, каждый из которых по отдельности слишком труслив, чтобы бросить вызов Пауку.

Клеф. Ничтожный варварский князек. Должно быть, по старой лангобардской традиции решил, что двойное предательство может принести ему больше золота, и поспешил за спиной Гримберта заключить тайный союз с Лаубером. Вместо того, чтобы, задав бой имперским войскам, отойти прочь, позволяя им занять Арборию, раскаялся в ереси, крестился и вот уже – полюбуйтесь! – восседает там в качестве бургграфа. Никчемный самодовольный дурак. Собственные соотечественники будут рады спустить с него шкуру, едва лишь императорская власть в тамошних землях пошатнется. А в том, что рано или поздно это произойдет, Гримберт не сомневался.

Леодегарий, граф Вьенн.

Сомнамбула с повадками садиста, никчемное существо, лишь по ошибке считаемое человеком. Этот мог предать не приходя в сознание – если в голове Леодегария, похожей на давно заброшенную крепость, конечно, еще сохранилось подобие сознания. Что ж, по крайней мере занятно будет обречь его на те пытки, которые он дарил другим. Может, некоторые страницы в веками переписываемой книге боли будут ему в новинку…

Теодорик Второй, граф Альбон.

Трусливый скряга, плут и проходимец. Этот готов в лепешку расшибиться, лишь бы выгадать из военной кампании Алафрида жалкий серебряный грош. Что пообещал ему Лаубер? Переписать пару старых векселей? Удавить самого упорного кредитора? Может, поделиться золотом из Туринской казны? Неважно. Теодорик отправится вслед за прочими, получив свою часть паучьей благодарности.

Герард, приор Ордена Святого Лазаря. Этот посложнее устроен, но тоже мусор. Заносчивый церковный служка, изображающий из себя неистового воина Господнего, но на деле лишь никчемная шестеренка в недрах Святого Престола, один из многих тысяч самоуверенных мелких прелатов. Наверняка устремился в Арборию за славой, но, покрыв себя вместо славы позором, поспешил урвать то, что ему предложили победители, и, надо думать, остался доволен.

Семь человек. Семь имен. Гримберт вновь и вновь повторял их, иногда осознанно, иногда машинально, чтоб не лишиться чувств на особо затяжном и сложном подъеме. Это они согревали его, а не зыбкое пламя чахлого костра, который разводил Берхард. Это они давали ему сил, а не горькая краюха черствого хлеба, которую он грыз на привалах. Это они заставляли его вновь и вновь подниматься на ноги, когда тело выло от боли, а суставы скрежетали, словно изношенные шарниры.

Семь имен. Удивительно, сколько вещей в мире воплощено в цифре семь. Семь дней на сотворение света. Семь смертных грехов. Семь добродетелей. Семь рыцарских благодетелей. Семь церковных таинств. Семь чудес света. Семь низких ремесел. Семь очей на камне Саваофа. Семь свободных искусств. Семь чаш Божьего гнева, вылитые ангелами…

Прежде он никогда не задумывался об этом. «Прежде у меня и не было времени подумать о таких вещах, – вспомнил Гримберт, – все свободное время я отдавал тому, что получалось у меня лучше всего, – плетению бесконечной паутины».

Зато теперь его в избытке. А скоро появится и возможность воплотить все в жизнь. Если он до сих пор был жив, наперекор всем своим недругам и даже самим Альбам, то только ради этой возможности.

Она, эта возможность, уже не была бесплотной. Она существовала, она ждала его, она манила его. Она ждала его под Бледным Пальцем. Значит, Берхард считает, что обратного пути его искалеченное тело не выдержит? Плевать! Ему не потребуются силы на обратный путь.