версте оттуда, по прямой, озверевшие надсмотрщики били наотмашь палками запряженных по 8 и 10 в груженные долготьем сани истерзанных, изможденных штрафников – содержащихся особенно бесчеловечно польских военнопленных. На них по чернотропу вывозили из лесу дрова.

Поездка А.М. описана и в «Архипелаге ГУЛАГ» Александра Солженицына. А.М. отозвал в сторону 14-летний мальчик: «Слушай, Горький! Все, что ты видишь, – это неправда». Писатель почти час слушал рассказ мальчика, выйдя из барака, лицо его было мокрым от слез. Заключенные ликовали: «Горький узнал правду! – мальчик рассказал ему все!» Но как только Горький уехал, мальчика расстреляли. «Сердцевед! Знаток людей! Как мог он не забрать мальчика с собой? – вопрошает Александр Исаевич.

Еще один рассказ, как Горький, увидев бригаду, таскавшую тяжелые бревна, узнал одного из заключенных – вместе они сидели в тюрьме в 1905 году. Потрясенный писатель опять прослезился: «Напишите заявление!» – «Кому? На деревню дедушке?» – крикнул в ответ старик, поднимая тяжелое бревно.

Вообще пишут, что А.М. видел только то, что хотели показать ему чекисты. А они показывали электростанцию, мастерские, бондарные и гончарные, пожарное депо, типографию, лесопилки. Увидел А.М. и знаменитых коров Арфу и Амазонку, дававших по пять тысяч литров молока в год. Побывал в театре – в репертуаре труппы такие пьесы, как «Тайны гарема» и «Троцкий за границей», прослушал концерт, данный в его честь. Заходил в магазин, ознакомился с фотокорреспонденцией о жизни колонии – все это тоже было, и было не бутафорией.

Конечно, карцеры ему не показывали и на лесозаготовки не возили. Старались оградить от контактов с заключенными, однако с хорошо ему знакомой – теологом Юлией Николаевной Данзас он встретился и говорил. Ему удалось освободить Юлию Николаевну и позже помочь ей выехать за границу. И как ни старалась охрана, сопровождавшая его, многие смогли подойти к нему и передать записки с жалобами. Эти записки и собственные заметки Горький хранил в чемодане. Перед отъездом чемодан пропал, а когда чекисты «нашли» его, оказалось, что он пуст.

Свой очерк о Соловках А.М. писал по памяти. Когда некий П. Мороз спросил его: «Как вы могли допустить появление в таком виде в печати вашей статьи о Соловецких островах?» – писатель ответил: «Что же касается статьи с моими впечатлениями о Соловецких островах, опубликованной в печати, то там карандаш редактора не коснулся только моей подписи, – все остальное совершенно противоположно тому, что я написал, и неузнаваемо».

Тут уместно вспомнить и мнение Романа Гуля, редактора нью-йоркского «Нового журнала», знаменитого автора «Ледяного похода»: «А статьи Горького с панегириками коммунистического террора писались теми же бессменно дежурившими при нем чекистами, Крючковым и Авербахом».

Так в каких же свидетельствах больше правды?

В Архиве Горького Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН сохранился его блокнот с записью, сделанной во время посещения Соловков: «Как собака: все понимаю, а молчу». Горький увидел не только парадную картинку «образцового» лагеря и, конечно, не молчал. Он добился перевода на материк несовершеннолетних заключенных, освободил Юлию Данзас, а вскоре после его поездки была образована специальная комиссия по обследованию соловецких лагерей. Были выявлены преступления начальников, надзирателей, охранников, медперсонала, десятников и хозяйственников. По решению комиссии за издевательство над заключенными, пытки, избиения арестовали 23 человека по обвинению в злостном извращении принципов карательной политики советской власти. Чтобы избежать широкой огласки, дело рассматривалось во внесудебном порядке на Коллегии ГПУ. По решению коллегии – 9 человек расстреляли, 9 отправили в концлагеря на срок от 3 до 10 лет, 5 человек определили в штрафной изолятор сроком на 2 года.

После посещения Соловков путь А.М. лежал в Мурманск. В город приехали ночью, но было светло как днем (белые ночи). Осмотрели город, рыбные промыслы, откуда на экспорт шли огромные бочки с осетрами и омулем. Дальше на пароходе «Карл Либкнехт» отправились в путешествие по Волге, посетили Астрахань и Сталинград. Побывали в Ростове-на-Дону, в Сочи, Абхазии, через Дарьяльское ущелье, по Военно-Грузинской дороге приехали в Тифлис. И везде – посещения заводов, фабрик, музеев, многочисленные встречи – от чрезмерной нагрузки А.М. заболел, и врачи предписали ему немедленный выезд на отдых в Италию. В следующем, 1930 году А.М. в Союз не приезжал – был очень не здоров и только в мае 1931-го вместе с четой Леоновых и главой Госиздата Артемием Халатовым, гостившим у Горького, выехал в Москву.

Максим на севере

Максим вместе со своим другом Константином Блекловым начал активно готовиться к поездке на Север. Составили маршрут: Хибины, озеро Имандра, Мурманск, Александровск, остров Кильдин. 12 июля 1931 года Максим написал: «После 16-часового плавания по озеру вернулись в Хибины. 6 дней прожили в маленькой избушке, охотились, ловили рыбу, делали экскурсии в горы и по озеру… Испортилась погода, и мы вчера выехали. Предполагаем проехать в Мурманск, Александровск на биостанцию и на остров Кильдин в песцовый питомник. Сегодня едем на станцию Апатиты, где у нас часть вещей и нечто вроде базы. Хорошо, что ты не поехала с нами, пришлось бы немедленно бежать. Тут больница полна искусанными мошкарой. А вообще время провели исключительно интересно. Жили действительно в диких местах, где никого никогда не бывает…»

Константин Блеклов также оставил воспоминания об этой поездке:

На Имандре, тогда еще пустынном озере, Максим перебрался на другую сторону Витегубу. На десятки километров вокруг не было ни одной живой души. В компании с двумя коммунарами Болшевской колонии, получившими «золотые грамоты» (снятие судимостей), мы провели неделю на положении робинзонов, ловя рыбу, охотясь…

Характерная для Максима черта. Как только мы высадились на берег, Максим принялся приводить в порядок полуразрушенную лопарскую хижину, где мы поселились, сколотил столик и т. д.; одним словом, повел себя так, как будто попал в привычную для себя обстановку. Каждое утро с метлой он изображал «полярного дворника», борясь с чистотой на «мысе четырех». Раз Максим выручил своих товарищей из очень неприятного положения. Лодку отнесло через залив. Заслышав сигнальные выстрелы, Максим пробрался на несколько километров из хижины по зыбкому болоту, проваливаясь чуть ли не по пояс, к лодке и привел ее к берегу.

Максим с увлечением отдавался этой вольной жизни, в которой ожили детские мечты о девственных лесах, о приключениях на необитаемом острове. В Хибиногорске Максим досконально ознакомился с апатитовыми разработками, с обогатительной фабрикой, горной станцией Академии наук, совхозом «Индустрия», занося в блокнот заметки и собирая образцы горных богатств Хибин. Город новых деревянных домов, с уличными фонарями, подвешенными к соснам, существующий какие-нибудь 2 года, уже имел свою электростанцию, клуб, кино и даже парк культуры. Максим радовался каждому новому проявлению культуры в этом диком краю, но не удивлялся: «погоди, то ли еще будет», – говорил он. Поездка на остров Кильдин не обошлась без острых ощущений. На обратном