отделение Союза художников. На одной из ее персональных выставок были показаны работы, которые можно объединить темой «Друзья М. Горького». Это галерея портретов людей, близких писателю: Екатерины Пешковой, Марии Андреевой, писателей Александра Тихонова и Всеволода Иванова, актрисы Фаины Раневской, Людмилы Толстой (жены Алексея Николаевича)…

Я любил наблюдать за ее работой, тихонько пристроившись где-нибудь в уголочке мастерской. Тихо в большое окно лился солнечный свет, пахло масляными красками, бабушка в синем рабочем халате стояла возле мольберта. Удивительно было наблюдать, как под легкими прикосновениями кисти пустой серый холст постепенно наполняется красками жизни.

Даже в такой рабочей обстановке бабушка казалась мне очень красивой. Она всегда выглядела моложе своих лет, я никогда не видел ее раздраженной, не слышал ни одной жалобы на плохое самочувствие, а ведь у нее было больное сердце. Бабушка умела скрывать свои эмоции и для окружающих всегда была приветлива и улыбчива. Одевалась элегантно, неброско, никаких драгоценностей я не помню, только в торжественных случаях прикалывала любимую старинную брошь, а на руке всегда носила браслет с магнитиками, якобы помогавший от высокого давления. Многие считали ее образцом стиля.

В доме напротив жила подруга бабушки – жена писателя Алексея Толстого Людмила Ильинична. Яркая, жизнерадостная женщина, она часто забегала к Надежде Алексеевне посоветоваться насчет нового платья, доверяя ее безукоризненному вкусу. Ромен Роллан, впервые увидев ее в 1935 году в Горках-10, записал в дневнике: «Молодая очень красива, жизнерадостна, проста и прелестна».

На третьем этаже была еще одна небольшая комната. Когда я научился читать, часто устраивался там с томиками Марка Твена или Джерома К. Джерома из бабушкиной библиотеки.

Однажды в ящике комода я обнаружил листок плотной бумаги с такими строчками:

Мы хотели, чтоб Ирина

Была пышной, как перина.

Но Ирина не хотит —

Вот в чем сложность состоит.

Даже наша буженина

Ей не тревожит аппетит.

Бабушка не помнила, кто и кому написал эти забавные строчки. Может быть, Максим написал Ирине Шаляпиной на каком-то веселом вечере, а может, и сам А.М., любивший отдохнуть среди молодежи.

Днем залитый светом из больших окон, ночью дом менялся, становился мрачным и неуютным. Сами собой вдруг открывались двери, снабженные поршневыми механизмами, шевелились тяжелые занавеси. Дом был полон таинственными звуками – будто под чьими-то шагами скрипел дубовый паркет, ветер вздыхал в трубах вентиляции, гулко били старинные напольные часы, и страшно было выйти на тускло освещенную лунным светом лестницу, уходящую вниз в темноту. Но… наступало утро, и дом снова был светел и приветлив.

Наконец-то стало возможным открытие Мемориального музея А.М. Горького – главное и самое важное дело жизни Надежды Алексеевны. Моя мама получила квартиру на улице Горького, и в доме (в трех комнатах второго этажа) осталась только бабушка. Она сумела сохранить все подлинные мемориальные предметы (в музее нет ни одной копии) и почти две тысячи из них безвозмездно передала в музей. За свой счет, с помощью приглашенного библиотекаря-библиографа Л.Г. Подольского провела инвентаризацию и сверку с каталогом каждого из десяти тысяч томов горьковской библиотеки.

Музей был торжественно открыт 28 мая 1965 года. Как вспоминали работники музея, Надежда Алексеевна до конца своих дней оставалась для них лучшим консультантом и советчиком. Она знала в музее все, каждая вещь в ее руках «оживала» и «говорила». Сорок лет прожила Надежда Алексеевна в этом доме, и здесь же прошла ее гражданская панихида. На первом этаже в большой столовой собралось много людей, масса цветов, кто-то привез распускающиеся веточки багульника с Дальнего Востока. Выступали директор Института мировой литературы имени А.М. Горького член-корреспондент Академии наук СССР Борис Сучков и многие другие. Литературовед Борис Бялик, долгие годы занимавшийся творчеством А.М., близкий друг Надежды Алексеевны, говорил, едва справляясь со слезами, а когда друживший с Надеждой Алексеевной оперный тенор Иван Козловский запел «Но не тем холодным сном могилы я б желал навеки так заснуть» – плакали уже все.

Светлая память нашей бабушке Тимоше и низкий поклон всем, кто в свое время отстоял Дом от лихих наездов коммерсантов с идеями превратить его в ресторан «У Максима», в казино и чуть ли не в дом свиданий «На дне у Горького». Сейчас Дом-музей востребован, и очень хотелось бы, чтобы и в будущем он оставался неотъемлемой частью культурной среды столицы…

Но вернемся в Москву 1933 года.

Несмотря на то что Горький был недоволен новым местом жительства, его расположение оказалось очень удобным. Дом находился в нескольких шагах от центра города, рядом – различные госучреждения и издательства. В соседнем доме – редакции журналов «Наши достижения», «СССР на стройке», «За рубежом».

Большая столовая с огромным раздвижным столом на шесть досок как нельзя лучше подходила для проведения собраний. Здесь проходили редакционные совещания с издателями различных книжных серий – «Колхозник», «История фабрик и заводов», «История Гражданской войны». Все собрания по подготовке к I Всесоюзному съезду писателей также проводились здесь.

Возле дома – небольшой сад, куда А.М. мог выходить на короткие прогулки. Центральный вход по просьбе Горького закрыли и пользовались боковым, чтобы не привлекать излишнего внимания.

После приезда в Москву, буквально на следующий день, А.М. тяжело заболел – грипп с осложнением на легкие. В эти дни он писал Константину Федину: «Получил письмо Ваше как раз в начале обострения болезни: грипп переходил в воспаление легких. Осмелюсь доложить, что это было крайне паскудно, дважды я вполне определенно почувствовал, что вот сейчас задохнусь и – навсегда!»

В июне врачи разрешили А.М. переехать в дачный поселок Горки-10, где у него проходили многочисленные встречи с писателями, заседания Оргкомитета по подготовке съезда писателей, куда приезжали художники, целые делегации колхозников, рабочих, пионеров. А.М. встречался с театральными режиссерами, бывал на репетициях и премьерах, участвовал в организации издательства «Детская литература», в создании Литературного института, Института мировой литературы и занимался еще бесконечным количеством дел.

От перенапряжения болезнь возобновилась, и врачи в категорической форме настаивали на том, чтобы на зиму опять ехать в Италию. Но каждый раз переезды давались непросто. Тогда и решили подыскать на Южном берегу Крыма место, где А.М. мог бы жить и работать осенью и зимой. Слухи, что Сталин запретил ему выезд за границу, – чушь. Никто не мог запретить Горькому вернуться на зиму в Италию, что он и делал начиная с 1928 года. Мешало лишь его самочувствие. А после последней болезни состояние здоровья было таково, что длительной поездки он попросту бы не перенес. И, конечно, политическая обстановка в Италии никак не способствовала его желанию туда ехать. Он так и написал Ромену Роллану (1–2 августа 1933 года): «Кажется я не вернусь в Италию, во всяком