Чуда едва могла вдохнуть от изумления. Ее распирало. Легкие раздувались, норовя вырваться наружу из клетки ребер. Несмотря на сгущающуюся ночь, пещера казалась залитой ярким светом. Но все, кроме НЕГО, будто обволакивалось туманом, пропадало.

Чуда шла к дракону, словно сомнамбула. Ступала на груды золота и украшений, подминала целые состояния, осыпающиеся под ногами. Она вытянула руку. Его нужно коснуться.

Интересно, чешуи грубые на ощупь? Гладкие? Теплые? Твердые или мягкие? А может, они упругие и податливые?

Чуда вспомнила, как впервые коснулась магии — ребенком, в одиночестве, в темноте родительской хижины. Чуда играла в прятки с братом, Андатте, и залегла, сжавшись, в груде грязных тряпок. Дремота тяжелила веки. Было жарко. В душном углу жара сделалась почти невыносимой — и прекрасной. Чуда ощутила: что-то проталкивается к ней сквозь накаленную духоту. Чей-то огромный, недоступный пониманию разум тянулся к ней, протыкая пласты реальности. Чуда потянулась навстречу, протолкнулась — и они встретились. На краткий миг. Но прикосновение полностью изменило ее. Переделало ее суть. Заклеймило. Превратило в иное.

И теперь прошлое всплыло.

Какой-то уголок разума отмечал, как Летти набивает карманы, идиотски хихикая. Как это злит! Такие ничтожные желания перед могуществом и великолепием! Неужели эта жалкая женщина не способна видеть красоту? Может, эта баба сознательно плюет на прекрасное?

Нет. Надо успокоиться. Ничто не должно испортить восхитительное мгновение. Оно должно остаться чистым, не затронутым миром вокруг, муками, смертями, тягостью постоянного самоконтроля. Ради этого мгновения миновало столько лет, заполненных тяжким трудом! Ничто не разрушит миг блаженства! Чуда этого не допустит. Она ощущала, как дыхание Мантракса веет над ее руками, обдает жаром пальцы…

От устья пещеры донесся шум. Кто-то закричал. И еще.

Чуда замерла.

— Дерьмо! — выговорила Летти.

Нет! Этого не должно произойти! Это же ценнейшее из мгновений!

Снова крик.

— Балур! — выдохнула Летти. — И Фиркин. С телегой и мешками. Только и всего.

Чуда снова обратилась к созерцанию биологического шедевра. К венцу своих усилий. К Мантраксу.

От устья пещеры донесся лязг стали о сталь.

— О-о, клянусь мошонкой Лола! — прорычала Летти и помчалась к источнику криков, безжалостно топча сокровища.

Под ее ногами сыпались и расползались склоны золотой кучи. Когда Летти пробежала мимо Чуды, стронулся весь ближний склон.

Нет. Нет!

Чуда кинулась в отчаянии наверх, вытянув руки. И ее пальцы почти достигли, почти коснулись Мантракса. Но ногам было не на что опереться. Она повалилась. Завизжала. Все, все ускользало от нее. Миг блаженства улетел.

Она покатилась кувырком, шлепнулась неуклюже, задрав ноги, в раскинутых руках — пустота.

Пару секунд Чуда лежала, наливаясь злостью. Чуда ощущала: она вот-вот потеряет контроль, все признаки налицо.

«Нет! — закричал изнемогающий здравый смысл. — Так быть не должно! Должно совсем не так! Это же лучший миг в жизни!»

Она заставила себя встать. Заскрежетала зубами. Ладони горели огнем. Между пальцами вился дым.

Кто-то выбежал из-за поворота пещеры. Стражник. Его кольчуга блестела в лунном свете. Рот распялен в крике, меч занесен. Завидев Чуду, стражник закрыл рот, раскрыл снова, испустил вопль и бросился на нее.

Чуда не видела солдата. Во всяком случае, видела не таким, каким он был здесь и сейчас. Она не замечала пещеры вокруг. Не ощущала горячего драконьего дыхания на своей коже.

Вместо этого перед Чудой расстелились покатые холмы ее детства, усаженные чахлыми кустами, где колючек росло больше, чем листьев. Щеки жег горячий ветер тамантийских пустошей. Навстречу бежал разбойник в лохмотьях, с саблей, занесенной над головой, с лихорадочно блестящими глазами, помешавшийся от голода.

«Нет! — закричал рассудок. — Это все миновало! Это прошлое! Ты теперь не такая!»

Но власть рассудка рушилась. Маска самоконтроля едва держалась. В ярости, отчаянии и ужасе Чуда сорвала ее напрочь.

Она вытянула руку. В ладони возник жар. Чуда ощутила в себе божественную силу. Слова, которых она никогда не учила, сами пришли на язык. Слова, прорывающие ткань реальности, укрывающей мир.

Ткань лопнула.

Стражник навис над Чудой, замахнулся мечом.

Жар в ладони стал болью — опаляющим, жгучим воплощением ненависти и ярости. Чуда завыла, перекрывая боевой крик солдата.

И затем во тьме пещеры Чуда родила пламя.

— Огненный корень — полнейшее дерьмо, — подумал Балур в одно из редких мгновений просветления.

Ящеру случалось слышать, как шлюхи обсуждали подспорья стыдному ремеслу — снадобья из трав, алхимические зелья. Но, честно говоря, под огненным корнем даже шлюхам не пришло бы в голову ничего, кроме массовых убийств доступными шлюхам средствами. Гребаная крутейшая хрень!

— Йи-и-и! — визжал Балур, крутясь, держа молот в вытянутых руках, ощущая плечами его вес.

Пятки ящера оставляли воронки в песке, а вокруг разлетались тела. Струи крови выписывали спирали в воздухе, сверкая, словно поток рубинов. Балур почуял ее — и словно падающая звезда взорвалась в его глотке.

Какой сюрприз! Конечно, Балур уже не понимал, чего ждать, а чего нет, но солдат не ожидал точно. Правда, он не слишком расстроился: выбежал из лесу, увидел их, несущихся к воротам пещеры, и испустил радостный вопль. За спиной эхом откликнулись деревенские.

Стражники развернулись, увидели, напали. Две толпы сцепились, как новобрачные.

Балур схватил ближайшего солдата, откусил ему лицо и пьяно захихикал, когда с подбородка побежала кровь.

Для этого Балур жил. Он мечтал о таких мгновениях. И о возможности распрощаться с мыслями, моралью, цивилизованностью. Шагнуть за пределы культуры и всех ее норм. Вот она, чистая совершенная жизнь во всей животности. Без претензий и лжи, без масок и фальши. Жизнь, сведенная к мясу, костям и ярости.

Он выписал пируэт, молот взлетел, пробив по дороге чье-то тело. Не важно чье. Теперь все равно, где друзья и где враги. Над головой мокро блестел молот. С него капала кровь. Балур опустил било — и услышал мясистый хруст.

Кто-то пырнул его. Лезвие вошло между чешуями, острие скользнуло под них, проткнуло мускул. Яркая жаркая боль пронзила ящера. Он рассмеялся снова, ухватил клинок, а потом и его хозяина. Человеческая шея хрустнула в кулаке Балура.

Он погрузился в кровавый туман. Мир сделался влажным и красным. Когда муть рассеялась, Балур слегка растерялся и, чтобы восстановить душевное равновесие, хряснул ближайшему человеку кулаком в лицо.