Менее серьезное отношение юридической системы к преступлениям нацистов позволило Капезиусу расслабиться. Однако ни он, ни его коллеги, не обвиненные ранее, не подозревали, что ждет их впереди.

В 1956 году Фриц Бауэр, 52-летний юрист, который провел некоторое время в немецком концлагере, после чего его отправили в ссылку и он смог благополучно добраться до Швеции и Дании, был переведен из прокуратуры Брауншвейга во Франкфурт[372]. Бауэр стал первым евреем на должности главного прокурора в послевоенной Германии. Шведский архиепископ Ларс Лилье хорошо знал Бауэра и не сомневался, что тот быстро заявит о себе как о «первом и главном юристе который серьезно отнесся к необходимости систематического преследования и наказания убийц-нацистов»[373].

Хотя Бауэр не делал акцент на том, что он еврей, расследование военных преступлений было для него очень важно. Этот вопрос активно обсуждался немецкими законодательными органами. Вскоре Бауэр обнаружил себя в эпицентре борьбы с коллегами, которые считали сосредоточение на нацистах реакционным и ненужным, а также распространяли слухи, что он нетрадиционной сексуальной ориентации, что на тот момент было незаконно в Германии[374]. Ладислас Фараго, много написавший о Второй мировой войне, так высказывался о Бауэре: «Своим трудом он заработал ярую ненависть бывших нацистов и неонацистов, осуждение тех, кто желал оставить прошлое в прошлом, и скрытую неприязнь некоторых собственных сотрудников. Они относились к нему как к праведному еврею-мстителю, пламенному старому брюзге, который выпускал эмоции там, где надо было сохранять разум»[375].

Бауэр знал, что фрагментарные, сделанные в полсилы и иногда пустые местные расследования не приведут к достойному результату. В некоторых отделениях прокуратуры попросту не хватало людей, что не позволяло тщательно расследовать сложные дела. В некоторых – люди просто не считали нужным этим заниматься, считая подобные дела пережитком. Бауэр боролся за то, чтобы собрать доказательства преступлений в едином центральном офисе и оттуда распределять полноценно расследованные дела по местным прокураторам. И в конце концов, 1 октября 1958 года Министерство юстиции Западной Германии разрешило организовать Центральный офис расследования преступлений национал-социализма в Людвигсбурге[376].

Это казалось безумным и одновременно незначительным бюрократическим шагом. И результат действительно показался не сразу. Но в течение последующих нескольких лет количество расследований увеличилось с 400 до более чем 6 тыс. Одним из дел была постоянно увеличивающаяся в размерах папка с именем «Виктор Капезиус».

Бауэр был не единственным, чьи расследования должны были беспокоить Капезиуса и его бывших коллег. Герман Лайнгбайн, бывший заключенный и ассистент врача в Освенциме, поставил цель: добиться справедливого суда над нацистскими преступниками. В лагере он видел все массовые убийства буквально с высоты птичьего полета: из его кабинета открывался вид на вход в первый крематорий, что позволяло видеть, как заключенных загоняли в газовые камеры, а после убийства их трупы растаскивали члены зондеркоманды. В 1952 году Лангбайн стал сооснователем Международного комитета Освенцима (International Auschwitz Committee, IAC), на тот момент самого крупного объединения людей, переживших заключение в концлагере. Он без устали искал свидетелей в более чем 12 странах, брал у них показания, разыскивал скрывающихся нацистов, временами и вовсе походя на шпиона. К концу 1950-х годов он собрал крупнейший в мире частный архив свидетельств преступлений, совершенных в Освенциме. Он хотел судить преступников на чьих руках кровь невинных. Одним из нескольких десятков лиц в списке Лангбайна был Капезиус.

Череда событий свела Лангбайна и прокуроров в 1958 году. Первого марта штутгартский прокурор получил письмо от Адольфа Рёгнера, капо из Освенцима. Рёгнер писал, что Вильгельм Богер, садист, офицер СС, создавший инструмент (назвав его в свою честь), которым заключенных жестоко избивали, жил в Штутгарте, ни от кого не скрываясь, и работал руководителем на фабрике по изготовлению самолетных деталей. В последний раз Богера видели в 1945 году: он сбежал из поезда, везущего его на суд в Польшу.

Прокуроры отнеслись к письму скептически. Рёгнер до этого был арестован несколько раз, давал ложные показания о преступлениях нацистов и на момент отправки письма находился в тюрьме за лжесвидетельство[377]. Поначалу письму не придали значения, потому что главный прокурор считал не только что Рёгнеру нельзя доверять, но что он просто «мстительный психопат». Однако показания все же взяли. Полиция заключила, что детализированное описание Освенцима он почерпнул из огромной домашней библиотеки и попросту жаждал привлечь к себе внимание. Следователи сомневались, есть ли смысл идти по двум другим наводкам Рёгнера: он дал имена эсэсовцев из Освенцима, которые жили в Германии, не скрываясь.

Написал Рёгнер не только штутгартскому прокурору. Он поступил умно и послал письмо Лангбайну и IAC. Когда Лангбайн спросил прокуроров, что принесла его наводка на Богера, они поспешили провести тщательное расследование, чтобы не показаться безразличными к жертвам Холокоста. Лангбайн переживал не только из-за того, что расследование будет вестись в полсилы, но и из-за того, что Богеру станет об этом известно, и он снова скроется от закона.

Летом Лангбайн попытался ускорить процесс, снабдив полицию почти дюжиной показаний. Но арестовали Богера только 8 октября 1958 года. Согласно немецкому закону, когда человека подозревают в серьезном преступлении, и он может попытаться скрыться от закона, прокуроры имеют право заключить подозреваемого под стражу до начала суда. Это относилось и к криминальным процессам[378].

– Я не чувствую за собой вины, иначе я бы бежал, – сказал Богер после ареста.

Его жена рассказала немецкому журналисту, что жила вместе с мужем в Освенциме.

– Не могу поверить, что он делал ужасные вещи, в которых его обвиняют. Как он мог убивать детей? Он же сам отец[379].