Капезиус изобразил удивление.

– Это не так. Лекарства не использовались при лечении больных офицеров, они предназначались только для заключенных лагеря.

– Даже лучшие препараты из найденных мной не доставались эсэсовцам, – будто решив, что ранее сказанное недостаточно правдоподобно, добавил Капезиус[406].

Когда долгое заседание уже подходило к концу, судья спросил аптекаря, есть ли ему что добавить. Тот воспользовался возможностью еще раз отречься от циклона Б.

– В свою защиту хочу добавить следующее: в процессе перед военным судом в Нюрнберге, насколько я помню, главным подсудимым был доктор [Карл] Бранд. Были описаны метод использования циклона Б в газовых камерах и его поставка в лагерь. Из этих данных можно сделать очевидный вывод: эсэсовский аптекарь Освенцима, в частности я, в 1944 году никак не был связан с ядовитым газом. Прошу вас рассмотреть файлы того дела[407].

В итоге после нескольких часов допроса был составлен четырнадцатистраничный (мелким шрифтом) документ «Допрос публичного прокурора», который Капезиус подписал[408].

На следующий день, 5 декабря, двое следователей проводили Капезиуса на скоростной поезд, который отвез аптекаря из Гёппингена в Хаммельсгасскую тюрьму в Франкфурте. Его посадили в камеру с тремя иностранцами.

– Тот, что был постарше, знал тюремную систему вдоль и поперек, он совершал только такие кражи, за которые дают маленький срок, – вспоминал Капезиус.

Он пообщался с этим мужчиной и двумя другими «гангстерами, потому что хотел доказать свою невинность… уйти свободным человеком»[409]. У Капезиуса было мало времени на убеждение соседей по камере в собственной невинности. Через два дня после прибытия в Хаммельсгассе, его отвели на слушание, на котором снова присутствовал прокурор Иоахим Кюглер.

В начале заседания Капезиус сообщил судье, что четырнадцатистраничная декларация, которую он подписал пару дней назад, была зачитана ему «дважды прокурором Кюглером, а также магистратом в Гёппингене, где меня допрашивали. Мои показания представлены без ошибок»[410]. Он снова согласился отвечать на все вопросы и воспользовался возможностью дополнить ответы, данные ранее. Иногда он отвечал более чем резво, иногда вел себя вызывающе. Он снова отрицал прямую вину по всем пунктам, предъявленным Бауэром. Что касается проведения отбора на платформе, здесь Капезиус повторил, что у него не было выбора, в противном случае доктор Виртс угрожал чуть ли не убить его. Но в этот раз Капезиус несколько изменил историю о взятках, которые давал врачам, чьи имена не мог вспомнить, дабы откреститься от участия в отборе. Давая показания в первый раз, Капезиус уверял Кюглера, что «даже одного имени» не вспомнит, «возможно, доктор Рёде или доктор Менгеле».

Каким-то образом, за 72 часа его память улучшилась. Не уклоняясь, он сказал, что его «место на платформе занимал» только один врач – его венгерский друг и коллега доктор Фритц Кляйн[411]. Кляйна казнили за военные преступления в декабре 1945 года. Никакие слова Капезиуса об этом человеке нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть. За прошедшие несколько дней Капезиус вспомнил, что ему сообщили в 1946 году разные этнические немцы, которых судили с Кляйном. Именно они рассказали Капезиусу секрет, когда встретили в заключении британцев: пока Кляйн «ожидал смертной казни», он был «счастлив», что «заступничеством в Освенциме он защитил [Капезиуса] от вины». Капезус полагал, это означает, что Кляйн был готов стать его алиби в вопросе отбора на платформе. А как же свидетели, видевшие его возле вагонов? Все они, как сказал Капезиус, «врут»[412].

Когда его снова спросили о циклоне Б, он повторял: «канистры не входили в мои обязанности, ни их охрана, ни их раздача»[413]. На вопрос судьи, хранился ли циклон Б там же, где Капезиус держал аптекарский инвентарь, подсудимый избежал прямого ответа и сказал, что его препараты и инструменты «занимали примерно половину кладовой»[414].

Судья усомнился в неосведомленности Капезиуса относительно содержимого другой половины той же комнаты.

– Исходя из ваших же слов: вы провели в лагере 8–9 месяцев, занимая должность главного аптекаря. Мне сложно представить, что вы за все это время не поинтересовались или каким бы то ни было образом не узнали, что хранится в кладовой рядом с вашим собственным инвентарем.

– Я правда не знаю, что там держали, – ответил Капезиус, довольно неубедительно.

Когда разговор зашел о выдаче доктору Рёде эвипана для смертельного эксперимента, Капезиус придерживался прежней истории, сказав, что дал доктору «не смертельную дозу». Только одна деталь изменилась: он сказал, что «греческий пациент доктора Рёде скончался от инсульта», тогда как двумя днями ранее он говорил о смерти заключенного от сердечного приступа[415].

В заключении, Капезиус воспользовался возможностью еще раз отречься от всех обвинений:

– Я отрицаю свое участие в каких-либо преступлениях во время нахождения в Освенциме в качестве аптекаря.

Хотя на слушании Капезиус выглядел собранным и спокойным, позже он писал, что первые дни после ареста пребывал в «шоке». Его перевели в одиночную камеру и занесли в список возможных самоубийц. Первые недели он описал как «одиночное заключение, одиночные прогулки во дворе, а если не одиночные, то в компании стукачей и шпионов». Заключение со временем «разрушает нервы»[416].