70-х годов Дж. Гэлбрейтом и другими западными учеными, развита Сахаровым применительно к советскому обществу. Сначала это послужило основанием для обвинений Сахарова в предательстве Родины и гонений на него. Но прошло время, и сегодня общественное сознание в нашей стране уже готово к восприятию этой идеи как моста в будущую единую Европу и единое человечество.

Я уверен, что пройдет немного времени и идея конвергенции станет определяющей в том процессе консолидации нашей страны, который неизбежно начнется вслед за нынешним разбродом и сепаратистскими, в том числе националистическими, тенденциями. (Другое дело, что сам термин „конвергенция“ может вызвать споры, но об этом — в другой раз и в другой главе.)

Нельзя не сказать и о положении статьи тринадцатой, гласящей, что „Союз не имеет целей экспансии, агрессии и мессианства“. Слишком часто в истории XX века агрессивное невежество и вульгарная самоуверенность в способности осчастливить человечество, даже против его воли, приводили к трагедиям целых народов.

Коммунистическое мессианство с его обещаниями, что уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, с его претензиями на единственно правильное представление о том, как должно развиваться человечество, ничего, кроме деградации (нравственной и материальной), не принесло ни нашему, ни другим народам. Поэтому отказ в новой советской Конституции от мессианства, экспансии и агрессии представляется необходимым и для нас самих, и для возникновения доверия к возрожденной России со стороны других народов.

Сахаров не был юристом, но в проекте своей Конституции предложил множество политических решений, которые уже сейчас частично реализованы (скажем, сокращение числа общесоюзных министерств с принципиальным изменением функций центрального правительства и т. д.), а другим еще предстоит воплотиться в жизнь (разные условия вхождения разных республик в Союз, наличие двух и более государственных языков в республиках наряду с русским как языком межнационального общения и т. д.).

В ходе предстоящей реформы политической системы в СССР и принятия нового Союзного договора обязательно должны быть учтены конституционные идеи Сахарова.

Время его гражданских идей еще впереди.

„МИТИНГОВЫЙ ПУТЧ“ БОРИСА ГИДАСПОВА

7

Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая

пойдет, какой еще мир не видал…

Затуманится Русь, заплачет земля по старым

богам… Ну-с, тут-то мы и пустим…

Федор Достоевский

Фрондерский период нашей перестройки закончился. Если до II Съезда аппарат не воспринимал демократов всерьез, то теперь все переменилось.

На I Съезде один из тогдашних членов Политбюро мог позволить себе, стоя в проходе, громогласно объявить: „Собралась тут всякая шантрапа!“

И долгое время почти так и было: Бог весть какие люди несли с трибуны и у расставленных в зале микрофонов и впрямь Бог весть что. Они явно не хотели подчиняться мудрости и авторитету вождей, они выходили из повиновения и почти силой захватывали эти микрофоны. Но какое-то время самой системе власти ничем серьезным не угрожали.

А потом дело пошло всерьез. Первый звонок прозвучал для аппарата, когда „шантрапа“ полностью взяла под свой контроль законодательную власть и подготовка законопроектов стала определяться не в тиши бюрократических кабинетов, а на шумных заседаниях парламентских комитетов и комиссий.

На I Съезде нам это не удалось, но на сессии Верховного Совета после создания комитета по законодательству, может быть, самого демократического изо всех прочих, власть реально начала переходить к „шантрапе“. Почему именно в этом комитете? Да потому, что здесь собрались профессионалы, люди, которые друг друга знают десятилетия и с уважением друг к другу относятся.

На первой сессии Верховного Совета СССР аппарат попытался дать нам бой. Когда проект закона о печати, который и без того всячески затягивался аппаратом, наконец был подготовлен, произошло из ряда вон выходящее: проект попытались подменить.

Как картежник, лишившийся козырей, достает из рукава крапленую карту, так и аппарат был уверен, что этот номер у него пройдет. Скандал и проигрыш были в этой ситуации аппарату обеспечены. И это, пожалуй, самое главное из того, что произошло на сессии.

Теперь нас уже воспринимали всерьез. И всерьез с нами боролись.

Глубокой осенью 1989-го в одном из престижных столичных залов состоялся бенефис моей любимой газеты „Московские новости“, оставивший у меня горький осадок. Все было мило: собрался цвет интеллигенции — известнейшие актеры, режиссеры, журналисты и писатели. А мне было неловко и больно смотреть и слушать то, что неслось со сцены. Мишенью для праздного остроумия стал политический лидер страны, только-только повернувшийся к демократическим преобразованиям. Поводы были разные, подчас и заслуженные. Но форма выходила за грань пристойности, точно люди забыли, как еще вчера они слушали по ночам вой глушилок, каким беспросветным и безжизненным был сам воздух, которым нам приходилось дышать.

Да, мы готовились к худшему, но все же до конца не могли осознать, в какой стране мы жили и какими она нас сделала. Советскому человеку перестройка, объявленная Горбачевым, открыла глаза прежде всего на самого себя. И по тому, что с нами теперь происходит, видно, как мы несвободны, нецивилизованны. У нас есть возможность гражданского действия, но к нему-то мы и не готовы.

В этих условиях консервативные силы консолидируются быстрее нас. „Назад к диктатуре пролетариата!“, „Не дадим ударить перестройкой по коммунизму!“. Это не просто очередной виток бюрократической демагогии. Это ползучий путч аппаратной контрреволюции, решившей, что самое время кончать с призраком демократии и парламентаризма.

Гидасповский „коммунистический“ митинг в Ленинграде и объединенный пленум Ленинградского областного и городского комитетов КПСС в последнюю декаду ноября 1989 года потрясли и город, и страну. Ленинградские партийные функционеры, все без исключения проигравшие на выборах в народные депутаты СССР, просто раньше других поняли: приходит конец их всевластию, и надежды на спасение нет.

Я уже упоминал о той встрече в Смольном, которую проводил Юрий Соловьев весной 1989-го. Соловьев тогда стал учить уму-разуму только что избранных народных депутатов СССР, и мне после этого инструктажа (другого слова не подберу) пришлось разъяснить Юрию Филипповичу, что депутаты избираются народом, а не обком КПСС. Единственным депутатом, поддержавшим тогда своего первого секретаря, был директор Государственного института прикладной химии, генеральный директор „Технохима“ Борис Гидаспов.