Потянувшись к пульту, она приглушила звук. Передавали рекламу. Казалось, в рекламных перерывах громкость трансляций всегда возрастала – наверное, чтобы никто ее не пропустил. Видимо, пришло время улечься в постель и взяться за книгу, которую Аустрос уже долгое время пыталась добросовестно дочитать. На сериал ей в принципе было наплевать, как и на судьбу этих плоских персонажей, одержимых жаждой все время предавать друг друга. Что до нее, так они все достойны закончить в гробу или на помойке жизни, брошенные и забытые.

Стало прохладно, и Аустрос решила задернуть шторы. Подходя к большому окну гостиной, она почувствовала, как холодный воздух, качнувшись навстречу, захватил ее в объятия, и по коже побежали мурашки. Выглянула на пустынную улицу – прохожие в такую погоду редкость. Снегопада не было, но резкий пронизывающий ветер мел поземку по обледеневшим тротуарам. Мурашки на коже стали еще ощутимей.

Когда тяжелые гардины плотно сомкнулись, отрезав путь уличному холоду и спрятав за собой неуютный пейзаж промозглого вечера, ей стало немного теплее. Она надеялась, что утром погода наладится; было бы здорово, если б все эти бесконечные циклоны взяли и перекинулись на другие страны-континенты.

Реклама на экране теперь переключилась на само телевидение, расписывая, какие распрекрасные сериалы оно готовит для показа в ближайшие недели. От этого вызванное холодом и одиночеством тоскливое чувство ничуть не уменьшилось. Да, видимо, пора готовиться ко сну.

Аустрос решила напоследок проверить балконную дверь, точно ли та закрыта, а заодно и зашторить ее. На балкон она не выходила с тех пор, как подготовила к зиме стоявший там цветочный горшок, выдернув из земли уже засохшие летние цветы и сиротливо торчавший между ними стебелек сорняка. Так что вроде бы и не нужно ничего проверять. Но это уже вошло у нее в привычку; ее мозг почему-то был уверен, что если она однажды этого не сделает, то дверь каким-то необъяснимым образом вдруг возьмет и откроется. Никакими здравыми доводами подавить это чувство не удавалось – так же, как и страх темноты. Он терзал ее в детстве – и теперь, когда Аустрос осталась одна, вернулся с новой силой. Пока Гейри был жив, она не думала об этом; уютное тепло его тела отгоняло мысли о том, что могло таиться в темных углах, когда выключен свет.

Неожиданно внутри у нее все сжалось: ей показалось, что она уловила снаружи какое-то движение. Уже готовая было задернуть окно, Аустрос отпустила шторы, и те с мягким шелестом вернулись каждая на свою сторону. В груди очумело бухало сердце, а когда в памяти всплыл запланированный через несколько дней визит к кардиологу, оно вообще сорвалось со всех катушек. Не хотелось бы получить инфаркт прямо сейчас.

В оконном стекле Аустрос видела лишь собственное отражение: из-под заношенного халата выглядывала мятая пижама, седые волосы, лежавшие так хорошо днем после завивки и укладки, теперь беспорядочно торчали во все стороны. Испуганно вытаращенные глаза терялись в совершенно не оправданной для одного лица массе морщин. Она смотрела на вяло свисающие с нижней челюсти складки и безобразный кусок кожи под подбородком, делавший ее похожей на индюка. Что случилось с ее лицом? И телом? Плотно затянутый на поясе халат выдавал бесформенность фигуры и лишний жир, накопленный на самых не подходящих для этого местах.

Аустрос снова взялась за гардины. Она вспомнила о странных эсэмэсках по телефону и об обещанном визите. Никто так и не появился, и никаких сообщений об отмене визита тоже не пришло. Когда время перевалило за полдень, она постепенно перестала думать об этом, убрала в холодильник торт, предварительно вытащенный из морозилки, и вылила в раковину стоявший в термосе готовый кофе. Аустрос не собиралась пить его сама – не хотела потом бессонно таращиться до утра в потолок. Для нее не имело значения, выспится она или нет – никакие дела ее утром не ждали, – но ее пугала сама перспектива лежать вот так без движения, уставившись в темное пространство. Поразительно, каким трудным и непреодолимым все кажется ночью. Мелкие проблемы, подпитываясь темнотой, разрастаются до ужасающих форм. А с рассветом все опять уменьшается в размерах и становится вполне решаемым.

На балконе не было ничего, кроме скопившегося в одном углу небольшого сугроба. Аустрос почувствовала, как сердце потихоньку сбавило обороты, и ей стало легче. Она отвернулась от окна, заметив при этом, что сейчас отражение уже не действавало так убийственно на ее самооценку. Облегченно выдохнула – и на стекле образовалось небольшое матовое пятнышко, тут же исчезнувшее. Наверное, на нее так подействовал этот идиотский сериал… Там какой-то мужик, прячась за кустами, крался вдоль стены, пока не нашел окно и не залез через него в дом. Затем его одетые в перчатки руки крупным планом душили удивительную красавицу. Гримаса смерти лежавшей на полу женщины была так же безупречно идеальна, как и ее лицо при жизни. Аустрос еще в сердцах подумалось, что ей самой уж точно не бывать такой красивой покойницей.

Она решила для полной уверенности еще раз выглянуть наружу. Молниеносно распахнула уже задернутые гардины, чтобы застать возможного взломщика врасплох, но на балконе никого не было. Наверное, движение ей почудилось, или что-то просто перекатилось на ветру. Конечно, для человека в хорошей форме не составило бы большого труда забраться на ее балкон, но вряд ли какой-то вор станет заниматься такой гимнастикой.

Возобновившийся после перерыва на рекламу сериал окончательно растерял свой шарм. Аустрос приняла теплую ванну, но телевизор все равно оставила включенным – ей не хотелось быть окруженной тишиной, пока она готовилась ко сну. Возможно, она улышала бы, что случилось в итоге с красивыми героями, но жужжание электрической зубной щетки заглушало диалог на экране, и слов было не разобрать.

Когда до нее долетел легкий приглушенный звук чего-то разбившегося, ей подумалось, что, по всей видимости, опять началась реклама и что теперь продавали бытовые страховки. Поэтому она была так поражена, когда, выйдя из ванной, краем глаза уловила метнувшуюся к ней по коридору тень с занесенной для удара рукой. Она даже не смогла закричать – удар дубинкой пришелся по горлу, и вопль так и застрял там, внутри, и она, враз обмякнув, бесформенной грудой свалилась на пол.

Когда Аустрос пришла в себя, она находилась в сидячем положении. Глаза открыть не получалось. Руки лихорадочно шарили по лицу, которое, казалось, сейчас лопнет от давления; было такое чувство, будто голова зажата в тиски. Дрожащие пальцы лишь скользили по чему-то гладкому и холодному, закрывавшему половину лица – от середины носа до середины лба. Она ощупывала голову, но не могла найти ни зазубринки, чтобы зацепиться; ногти скребли по какому-то материалу, но безуспешно – по всей видимости, он был намотан во много слоев. Даже пытаться было ни к чему – это лишь усиливало жжение на лбу и щеках. Похоже, к ее лицу была приклеена маска.

Кто-то оторвал ее правую руку от головы, и она почувствовала в ладони что-то знакомое. Это был карандаш. Грубыми движениями ее заставили зажать его в определенной позиции между пальцами, а руку с карандашом опустили на лист бумаги, лежавший на стоящем перед ней столе. Аустрос поняла, что находится в своей кухне, у обеденного стола; она чувствовала под собой знакомое сиденье стула, а также слабый запах карри, который сегодня разогревала себе на ужин.