— к пациентам в критическом состоянии;

— к пациентам в некритическом состоянии, которых нужно доставить в больницу на машине скорой помощи;

— к пациентам, которым нужна скорая помощь без госпитализации;

— к пациентам, которым нужна госпитализация, но не обязательно на скорой помощи;

— к пациентам, которым не нужна ни госпитализация, ни скорая помощь.

Проблема в том, что скорая помощь нужна пациентам из первых трех категорий, но большинство вызовов поступает от пациентов из четвертой и в особенности пятой категорий.

Ключевой вопрос: почему на этапе телефонного разговора так много несрочных случаев выглядят как срочные? Здесь есть много составляющих.

Большинство вызовов в экстренные службы совершают люди без медицинских знаний в состоянии паники. Часто общение затруднено, а время ограничено, и нет возможности глубоко вникать в вопрос. Кроме того, главная характеристика такого вида общения: диспетчер, принимающий звонок, не видит пациента. (Может быть, в будущем это изменится.) Короче говоря, существует масса факторов, превращающих сбор медицинских сведений в такой ситуации в трудную задачу.

Но я бы поспорил с тем, что ни одну из этих сложностей нельзя преодолеть. Создание комплексных, подробных алгоритмов — вот, может быть, самая амбициозная задача эпохи IT.

Например, диспетчер, принявший сегодня звонок Эндрю, подумал, что у Эндрю болит грудь. Поэтому к Эндрю быстро прислали помощь и велели ему принимать аспирин на случай, если у него инфаркт. Что-то, что сказал Эндрю, заставило оценить ситуацию именно так.

Но я на месте не наблюдаю никаких признаков инфаркта и даже боли в груди. Один из вариантов, позволяющих избежать такого рода несоответствий, — одновременно оценить разговор и посещение, чтобы увидеть, где и как возникло первоначальное непонимание (или был поставлен верный диагноз), и найти способ избежать таких ситуаций в будущем (или включить постановку верного диагноза в алгоритм). Наверное, невозможно полностью избежать путаницы, но наверняка ведь можно что-то усовершенствовать?

* * *

Я бы сказал, что более чем на 99 % уверен, что у Эндрю все будет хорошо. Я подробно расспросил его об истории заболевания и полностью его обследовал. Я исключил все возможные факторы риска. Но всегда остается мельчайшая вероятность другого исхода.

Если я оставлю тысячу таких Эндрю дома с указанием продолжать принимать обезболивающее и зайти к врачу общей практики, в конце концов с одним из них может случиться катастрофа. А когда она случится, я буду последним медиком, который с ним общался. Я не умею предсказывать будущее, но не вижу ничего невозможного в том, что в одном случае из тысячи в силу некоторой усталости не замечу или не задокументирую релевантный признак опасной ситуации.

По идее, эта дилемма обусловлена исключительно заботой о качестве лечения пациентов, но она неминуемо затрагивает вопрос об ответственности организации, а иногда и об индивидуальной вине. Самое очевидное решение — передавать всех пациентов в вышестоящие инстанции, и это популярная тактика среди медиков, но в результате еще одна тысяча Эндрю — не говоря уже обо всех Барри, Клайвах, Дереках, Эдах и Фрэнках — заполонят комнаты ожидания в отделениях неотложной помощи. Я трачу время своей смены на отфильтровывание подобных вызовов, в первую очередь из-за такого стремления стричь всех под одну гребенку.

Конечно, осторожность никогда не помешает, особенно когда на кону может оказаться чья-то жизнь. Но этот страх что-то упустить — страх, что тебя в чем-то обвинят, подадут в суд или что окажешься в ответе за что-то ужасное — это палка о двух концах. Если состояние пациента оценили недостаточно серьезно, дали неправильный совет или отпустили до того, как с ним произошло что-то непоправимое, легко отследить путь принятия решений и стоимость принятия решения (во многих значениях). Но куда сложнее оценить последствия ситуации, когда состоянием других больных даже при верной оценке пренебрегают из-за того, что медиков посылают к пациентам с несрочными симптомами, распределенным в более срочную категорию из-за неверного предположения или неадекватной словесной формулировки. Между тем такая стратегия, наверное, куда более затратная — в разных смыслах этого слова.

* * *

Эндрю и его девушка очень хотят продолжить ужин. Они еле удерживаются от предложения разделить с ними трапезу, но говорят, что с радостью сварят мне кофе.

— Нет, все в порядке, спасибо. Не стесняйтесь и ешьте. Я пойду в машину и заполню бумаги.

— Можете здесь заполнить, если хотите.

Так что я сажусь за стол, расставляю все галочки, документально подтверждаю свою добросовестность, а они едят ароматную, чуть пересушенную курицу и попивают вино. Они задают несколько стандартных вопросов — про поножовщину, про ложные вызовы, про езду с мигалкой — и еще раз просят прощения за то, что вытащили впустую. На самом деле все это очень мило.

Когда я подаю сигнал, что освободился, меня посылают к Мэвис. Она три часа ждала на полу с переломом запястья — потому что ей присвоили более низкий приоритет, чем двадцативосьмилетнему парню, который потянул мыщцу на скалодроме и хочет посоветоваться насчет обезболивающего.

Мужчину без признаков жизни извлекают из туалета в супермаркете и реанимируют

Пациент — это кот Шрёдингера. Существо, запертое в ящике, за завесой, вне контакта, его статус неизвестен. Человек в сумеречной зоне между жизнью и смертью, где возможны оба исхода.

Я только заварил себе кружку чаю, как он без предупреждения вламывается в мою жизнь. Я даже еще не успел выжать чайный пакетик, когда у меня на поясе начинает жужжать рация.

Подробности приходят отдельными порциями. Сначала категория и номер, высший уровень тревоги, определяемый по первым двум вопросам. Значит, на другом конце провода говорят, что пациент не дышит или дышит шумно. Это может быть остановка сердца — а может быть, человек просто спит.

Пока я добираюсь до машины, доходит адрес: местный супермаркет. Я завожу мотор, но что же делать с кружкой чая? Большую часть я выплескиваю в палисадник, но оставляю пару утешительных глотков на случай отмены. Жму на рации кнопку «Уже в пути». Включаю мигалку. Проделываю коридор в трафике коротким завыванием сирены. Вот и уехал.

На экране высвечиваются еще подробности: мужчина, 35 лет, передают, что без сознания, о дыхании информации нет. Обычная неопределенность. Судя по всему, потерял сознание в кабине туалета. Звонящий не может добраться до него, а тот не откликается. Может быть, у пациента обморок или припадок; может быть, и чего похуже. Может быть, он просто задумался в уединении, поставив локти на колени. Я ничего не узнаю, пока не доберусь до места, поэтому, припарковавшись на тротуаре, беру с собой