Гена шевельнулся, перекатываясь с живота на спину, подальше от назойливого солнечного света, и слетел с кровати.

Да что такое?! С чего его диван вдруг сделался таким узким? Он прислонился к стене, приоткрыл глаза.

Ааа, все ясно. Он уснул на кровати матери, в ее спальне. А кровать была односпальной. Вот он и слетел с нее на пол. Это ерунда, это все объяснимо. Необъяснимым было его странное состояние. Он дотянулся ладонью до лба. Горячий. Может, температура высокая, оттого ему так худо? Он поводил взглядом по спальне матери. Почему он здесь уснул?

И вдруг он вспомнил. И через минуту страшно перепугался, потому что вообще не мог вспомнить вчерашний день. Только утро, когда он вышел из подъезда и пошел в магазин за молочными продуктами. И все. Как вышел из подъезда, помнил. Как сумкой маминой, с которой она ходила за покупками, размахивал, помнил. Как в магазин входил, помнил тоже. А потом все – провал. Яма. Может, он все же вместо молочки алкоголь купил? И надрался до чертей? И спросить не у кого. В магазине сегодня другая смена. Они работают через день.

Вера! Вот кто его выручит! Вот кто освежит его память! Она днем почти всегда дома. Постоянно торчит возле окна с кофейной чашкой. Видит всех, кто входит и выходит. И если он вернулся из похода в магазин пьяным, то она точно видела. И уж точно скрывать от него сей постыдный факт не станет.

Они отлично ладили раньше. Даже переспали несколько раз. И весьма успешно, это он о себе. В том смысле, что не облажался, не подкачал. Вера осталась довольна. Сладко улыбалась, смотрела на него томным ленивым взглядом. Потом у них случилось какое-то непонимание. Он сейчас и не вспомнит, из-за чего вышла размолвка. Какой-то пустяк. Но Вера надулась. И не пускала его к себе больше. Следом мать пропала. Закрутилось все, завертелось. Не до Веры было. Не до ее обид. Но на поминках Вера была. Сочувствовала ему. И даже на прощанье поцеловала в щеку и рекомендовала держаться. Но так все говорили. Все, кто был. Все пытались его поддержать. Все, кроме супругов Горяевых.

Они были на поминках. Не пили и почти не ели, и почти ни на кого не смотрели. Ушли незаметно, даже не попрощавшись. И он не обиделся. Им было еще хуже, чем ему. Он хотя бы сумел мать похоронить. Они этого были лишены. И он пошел за ними следом в фойе столовой, в которой он оплатил зал для поминок. Но так и не дошел. Встал как вкопанный, когда услышал, что именно говорит Артур разрыдавшейся Светке.

– Ты должна держаться, малышка. Ты не имеешь права оплакивать ее, слышишь! Она жива! Я верю… Я чувствую, что она жива!

Такую пургу нес, по мнению Геннадия. Такой бред! Он даже выходить к ним не стал. Дождался, когда за ними хлопнет входная дверь. Подошел к зеркалу. Поправил перед ним редкие волосы, начесав пятерней их на залысины. И вернулся к людям в зал. И Вера тотчас подсела к нему. Начала уговаривать съесть что-нибудь. Он слушался, что-то жевал и смотрел на нее с благодарностью. А на прощанье она его поцеловала в щеку, попросила держаться и пообещала, что они еще непременно увидятся.

Надо идти к ней. Самому ему не вспомнить.

Опираясь пальцами о стену, он поднялся и на негнущихся слабых ногах побрел в кухню. Пустил воду из крана и долго ждал, пока она сольется и станет похолоднее. Мать установила фильтр для очистки воды под раковиной. И ждать, когда вода сольется, приходилось в разы дольше. Нерачительно, считал он. Но с матерью не спорил.

Гена выпил залпом два стакана. Сразу стало легче дышать. Он поставил стакан на рабочий стол, обернулся и замер с открытым ртом.

Что здесь вчера произошло?! Их стеклянный кухонный стол, купленный матерью на распродаже следом за Горяевыми, был завален бытовым мусором. Иначе не скажешь. Пустые бутылки из-под водки. Четыре штуки! Два разбитых граненых стакана, третий – уцелевший – стоял среди осколков, наполовину заполненный. Рваные упаковки из-под пиццы – три штуки. Два пустых пластиковых контейнера из суши-бара по соседству. Грязные полиэтиленовые пакеты, хранившие следы застывшего жира и красного соуса.

Он тут что – устроил вечеринку?!

– Да что же это такое! – простонал Гена, подошел к столу, схватил наполненный стакан и понюхал содержимое. – Водка! Точно водка! Как я… С кем я…

Хотя, судя по приборам, пировал он один. А разбитые стаканы просто могли свидетельствовать о его неосторожности. Такое случалось прежде. Он часто бил посуду, роняя ее на пол.

Значит, он сорвался. Снова сорвался. Хотя и давал себе слово на могиле матери, что завяжет.

– Сволочь такая… – стонал Гена, сгребая мусор со стола в большой черный пакет с ручками. – Какая же ты, Гена, сволочь!

И смысла теперь не было идти к Вере. Все стало ясно. Все встало на свои места. Он напился, потому и не помнит ничего. Провалы в памяти с похмелья случались с ним и раньше.

Он убрался в кухне за рекордно короткое время, постоянно удивляясь тому, что его не тянет похмелиться. А может, он не один день пил? Может, за молоком он ходил не вчера?

Гена рванул на себя дверцу холодильника. Уставился на мамину сумку на средней полке, в которой угадывались пакеты с молоком и кефиром. Потянул ее на себя, заглянул внутрь. Чек из магазина был там же. Он вытащил его, поднес к глазам. Крохотные цифры расплывались. Пока фокусировалось зрение, он нашел пульт от телевизора и щелкнул кнопкой, чтобы узнать, какое сегодня число-то. Когда узнал и сопоставил, то обомлел.

– Четыре дня… Я пил четыре дня! Сволочь! Какая же я сволочь!

Он без сил упал на стул, передернувшись, пластиковое сиденье было холодным и жестким. Ему никогда не нравились эти стулья. Никакого удобства. Но мама считала, что они невероятно подходят к стеклянному столу. Считала это стильным. Все повторяла за Горяевыми. Просто смешно!

Он боялся смотреть в сторону окна. Там, на подоконнике стояла фотография матери, перепоясанная траурной ленточкой. Перед ней стаканчик с водкой, накрытый подсохшим кусочком хлеба.

Как же он мог?! На глазах матери нажраться как свинья! Подонок! Сущий подонок!

Гена оттащил пакет с мусором в прихожую и пошел одеваться. Каждое движение отдавалось болью в голове и ребрах. Он, наверное, падал, когда добирался из кухни до спальни матери. Может, даже поломал себе ребра. Надо бы показаться врачу, но как туда сунешься с такого перепоя? Стыдно.

Он надел спортивные штаны, к удивлению обнаружив их на полке шкафа выстиранными и выглаженными. Нашел чистую футболку, носки. Достал с обувной полки в прихожей кроссовки. Подошва была тщательно вымыта. Убей, не помнил, когда он этим занимался! Схватил с тумбочки расческу и только тогда глянул на себя в зеркало.

Чудеса чудесатые, как сказала бы мать. Его лицо не носило никаких признаков четырехдневного запоя. Никаких, кроме щетины. Щеки ввалились, глаза смотрят устало, но не мутно. Он высунул язык, осмотрел его в зеркале. Белый. Как бывало всегда, когда он пил безбожно. Мама уверяла, что это признак болезни почек. И настоятельно рекомендовала сходить в районную поликлинику. Он отмахивался от нее, как от мухи. Но сейчас, потрогав ребра и охнув от боли, решил все же к врачу сходить.